Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек

Понять, что имеет в виду это детище лани, труда не составило.

– Девочка моя, одному не под силу забрать такую полнокровную жизнь. Ты мне явно не подмога в деле. И просто – не хочу я.

– Встреча с Симургом сделала тебя очень сильным, – возразил Георгий Валентинович. – Да тебе и не надо пить меня до самого донца. Я постараюсь выложить наверх всю информацию о книгах, чтобы тебе уж точно ее принять. Они тоже хотят себе нового владельца – нетронутого. Может быть, вообще владелицу.

Рассмеялся.

– Пабло, ты трусишь, как почти всегда. Ты ведь по себе знаешь, что это совсем не больно. А у меня вот-вот вся ремиссия кончится.

С трудом приподнялся, положил обе руки на плечи моего дафла и почти силком усадил рядом.

«Я… я уйду, хорошо? – спросила Абсаль. – Мне этому учиться не нужно».

«Нет уж. Не этому – так другому», – подумал я с силой.

И крепко поцеловал Георгия в шейную вену.

Крови при этом видно не бывает, даже если ты вовсе неопытен. И на лице его явно не выражалось никакой агонии – я понял, что это так и есть, едва вобрав в себя первую частицу книжных знаний. Он знал, что станет душой здешнего властелина леса; вместе они проживут не одну сотню лет, беседуя с другими такими же великанами и смотря вдаль их глазами, наблюдая карнавальную смену сезонов, выращивая у корней бурно шелестящую молодежь, – а потом окончательно уйдет наверх. Увидел я также со всей очевидностью, что и здесь, на Земле, люди иногда обращаются в деревья и что это их вторая, куда более долгая жизнь. Не все – некоторых едва хватает на куст терновника, иные предпочитают распылить себя по всей опушке в виде подлеска. Иные вообще при всей своей значительности так злы и ядовиты, что пребывание на земле становится для них, а также для других живых существ поистине чистилищем. В зверей и птиц, кажется, никто из людей не пробовал обращаться, считая их, к моему удивлению, низшим царством: мало размышляют, много суетятся.

И о книгах я узнал удивительные вещи, которые мне ещё предстояло хорошенько усвоить.

Когда всё кончилось, я вынес его из дома, завернув в старый плед. Позади шла возвышенно грустная Абсаль с садовым заступом в руках.

Мы похоронили Георгия Валентиновича у корней того самого ясеня – так было правильно. Присы́пали землей и палым листом, и я произнёс краткую молитву. Можно было не беспокоиться, что зверьё потревожит тело, – у сумров был крепкий уговор с волками и кабанами, а все остальные узнавали закон от них.

– Это всё равно, как если бы мы посадили дерево, – под конец произнесла моя девушка. – А сейчас вернемся туда, в библиотеку, к его вещам. Им всем тоже понадобятся наши слова.

Что меня удивило – она прямо с порога кинулась разбирать завалы на окнах.

– Абсаль, ведь не принято вроде… ну, хлопотать в доме покойника.

– Разве Гэ Вэ умер, Пабло? Послушай себя внутри. В самом начале он прятался среди книг – или думал, что прячется. Когда заболел, ему хотелось видеть вокруг себя их свечение. Потом он пил от них, как вы – от всего на свете. А теперь во всём этом нет никакой нужды, напротив. Ты слышишь, как здешним книгам хочется солнца?

– Нет. А ты?

– Они же из тряпок и варёной древесины, кроме тех, что на коже. О, тут есть одна еще древней прочих, на пальмовых листьях, к ней и прикоснуться нельзя без опаски. Я ведь сама такая.

– Недотрога?

Абсаль посмотрела на меня… ну, очень странно.

– Нет, дерево. Пальма Новелла. «Я назвала ее так, ибо светло и радостно взросла она из могильного праха».

Снова непонятная интонация. Наши взгляды скрестились.

– Ты прочла цитату из книги, – сказал я, – хотя немного исказила начало. Что это значит?

– Всё… или вообще ничего, батюшка, – она сделала ударение на последнем слове.

Книгу я помнил. Новелла «Судья» швейцарца по имени Конрад Фердинанд Мейер. Эли когда-то любила переводить ее вслух с листа – немецкий давался ей куда лучше моего. Говорилось в ней о любви брата к сводной сестре, которую он ошибочно считал единокровной. Как я помнил, развязалось всё благополучно, не считая двух-трех трупов и парада ущемлённой гордости. Поэтому я резко свернул с темы:

– Наверное, ты права. Мы ведь пришли сюда жить. Опять-таки поминки стоило бы справить.

– Его новое рождение уже справляют всем лесом, – ответила она. – Слышишь, как не в пору распелись птицы? Жаль, цветов нет в округе, но кисти рябины тронуло заморозком, и дикая роза роняет семена из плодов, похожих на крошечные румяные яблочки, и сами плоды, что припозднились, а каштан уронил наземь свои лакированные орехи. Все старожилы леса спешно наряжаются в самую нарядную листву, а бродяги спешат на пир.

Последняя кличка означала животных: Абсаль явно считала их более низкой ступенью эволюции, наверное, потому, что никто из людей не хотел селиться в их телах. По крайней мере, добровольно.

Поэтому я послушался. Прибрал в сенях и дочиста оттёр дверной витраж. Помог девочке разрушить баррикады и сложить кодексы в старинный ларь с медными оковками на углах, откуда мы повытрясли уйму всякой рухляди, присыпанной табаком, нафталином и наперекор им сильно траченной молью. Оттащил всю посуду на ручей, где мы, скинув с себя верхнее, долго и нудно драили ее речным песком. Снова заволок в дом все эти ведра, горшки, миски и чашки. Просмотрел всё носильное и постельное бельё, матрасы и одеяла, решив при первом удобном случае устроить на здешней почве торжественное аутодафе. С явным недоверием отнёсся к примусу, что работал на спиртовых таблетках: снаряд годился разве что для самоубийцы. Решил подарить Хельму – на помин души. Мы с девочкой – «неедяки», как говаривал один советский фантаст, и прекрасно без него обойдёмся. А пока моя Абсаль выметала всякий мелкий сор из этой избы, собрал все запасы круп и рассы́пал на ближней поляне: поминки так поминки, праздник так праздник. Пускай всякие там воробьи и трясогузки набьют пузцо перед зимой.

До ночи мы как раз успели сделать ещё один рейд: притащить постели и кое-что из платьев, а также простенькие занавески на верёвочке – чтобы переплёты книжек не выгорали от солнца.

И улеглись спать по разным углам.

Дом, конечно, стазу же стал хвалиться, что на диво крепок, сотворен внутри не из какого-нибудь дарёного сухостоя, валежника или плавника, а из благородного морёного дуба. Как я понимаю, он вовсе не желал, чтобы мы с Абсаль пустились на поиски такого же гостеприимного ствола, как на Острове Пятницы. Особенно теперь, когда у нас появился «свой человек» среди здешних древесных властелинов. Он не только знает, где находятся такие натуральные пристанища, но может попросить какого-нибудь сотоварища раздвинуть волокна своего ядра, чтобы создать уютное гнездо или пещеру для пришельца. Дело это весьма долгое и трудное, оттого и начинать его стоит заранее.