Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

Имя им всем было – «высокие женихи» или «храбрецы, достойные своих жен». Они и доставили нас к поселению, что открылось на поляне посреди строгих и темных елей. По стилю то было подобие мункского «жилого места» в предгорьях, только, разумеется, второе вышло из невольного подражания первому. Те же шесты, связанные поверху, но более длинные и украшенные резьбой по гладкому, как бамбук, дереву, те же гигантские шкуры, будто бы снятые с пещерного медведя или саблезуба, однако недлинным мехом наружу, а внутри, куда нас почти сразу же завели – чистый жар, тихий свет и вкрадчивая мягкость. Нас разоблачили, покормили чем-то куда более вкусным, чем походный печеный овощ, и повалили спать на крытую мехами лежанку.

(И избавьте меня от физиологических подробностей! Довольно будет с вас знать, что вместо кхондского сосуда с выразительной эмблематикой был тут удивительных свойств поглощающий камень, как в моей любимой фантазке о Планете Ксанаду.)

Когда же поутру мы проснулись – причем Артханг проспал, а Бэс-Эмманюэль воспрял не намного меня раньше, – та, к которой мы стремились, сидела у постели и грелась в лучах Бэсова обожания. Ноги ее были скрещены, а у губ дымилась зеленоватая полупрозрачная пиала с черным чаем.

Иньянна.Исходя из мифического ореола, что возникал вокруг всех снежнаков, и многозначности ее прозвища (причем одновременно вспоминались даосский дуализм Инь и Ян, богиня шумеров и моя любимая героиня из «Хроник Маджипура»), из истории ее андрского бытия и существования, а также из характера обоих ее сыновей, – логично было бы ожидать статную и величественную сивиллу в пышных, объемных, ярких, блистающих и развевающихся (выберите эпитет сами и не морочьте мне голову) одеяниях, плотно расшитых серебряными звездами и золотыми арабесками.

А она оказалась чуть меня выше. Правду сказать, когда мы обе выпрямились, вначале отвесив друг другу энное число поклонов сидячих и стоячих (она солировала), разница увеличилась: госпожа Иньянна была мальчишески длиннонога. И, право, не по-вдовьи хороша собой, куда там Эрмине моей милой. Узкое, чуть скуластое лицо, не белое и не исчерна-смуглое, а нормально загорелое. Прямая, изящная линия носа, чуть загнутая книзу, крутые дуги бровей, изысканный очерк темно-розовых губ; в глазах, таких же неописуемых, как у мужчин-снежнаков и… и у ее родного сына, смесь настроений, переливчатость эмоций – от почти гневного спокойствия до нежной, ободряющей насмешки. А уж этот цвет! Тюльпан в туманном лесном урочище; солнце посреди исся-черных грозовых туч; огонь в изумрудной морской пучине. Волосы ее – белые, сияющие и так преизобильны, что пришлось собрать их в четыре косы: две сзади падают до пояса, две на висках покрывают грудь, – и соединить их попарно тонкой цепочкой. От этого лицо и шея будто в серебряной раме: этот вид и цвет только и служит приметой немалого возраста, да вдобавок чуть впалые щеки и тончайшие морщины у глаз и поперек горделивой шеи.

И одета госпожа Иньянна – или все-таки София? – без особых претензий: свитер, суконные шаровары в заправку и низкие сапожки на тонкой подошве, все голубовато-серое, уютно-домашнее.

– Вам не душно показалось спать на меху и посреди мехов? Раскидались и пот на коже. Я, признаться, отчитала кое-кого, что не досмотрели, – она прервала мое разглядывание, и вовремя: оно становилось излишне бесцеремонным.

– Пар костей не ломит, зато сладкие сны наводит, – бросил мой Бэс ответную реплику.

– О-о. И какой сон увидели вы, ваше собачество?

– О женщинах, известное дело. Но не таких авантажных, как Ваше Горное Преосвященство.

– За лесть спасибо.

– Да, разрешите сразу и навсегда мое недоумение: откуда вы берете органику для всех этих теплых покрышек? – спросила я, также не называя нашу собеседницу по имени. Не подумайте, что то была нечаянная неучтивость: нет, нарочитая. Для нас, лесных, после взаимных приветствий и представлений неизбежен серьезный разговор, а мы к нему не были готовы, на что, кстати, намекнула и сама хозяйка. Вот и не довели ритуала до конца.

– Как все материальное, выращиваем из клочка, причем довольно взять образец однажды. Мы умеем побудить все живое к росту, так что не бойтесь увидеть на своем блюде настоящее мясо – я ваши триадные комплексы, между прочим, кое-где видела. Имеется в виду, видала отнюдь не в Триаде, а в поместилище куда менее благословенном… Право, почему-то все думают, что идя в нашу страну, попадут к дикарям.

– Все, однако не мы. Но кхонды вегетарианцы исключительно по причине благоговения перед жизнью, как сказал бы доктор Швейцер, – объяснила я.

Подтекст был понятен нам обеим: уточнялось, надо ли нам троим бояться за нашу личную сохранность или нас, проявив то самое благоговение, примут в дипломатическом качестве… ну, скажем, невоенных атташе или помощников госсекретаря безопасности. Попутно разъяснилось, что такого, знаете, с глазами или кишочками, нам не смогут приготовить и при всем желании. Настоящая плоть – но не истинное тело: утешительно.

После такого приятного вступления мы поначалу не обратили внимания на обстановку, иначе я только и смотрела бы на игольчатую пыль, что витала поблизости от потолка, где сходились ребра вигвама и где в любом порядочном жилище было бы отверстие для дыма. Но там, в переливающемся радужном тумане, вращались в струях невидимого тепла, поднимались и опускались пестрые фигурки на незримых нитях, персонажи замечательной игры в куклы. Танцовщица в тончайшем шафрановом шелке. Худой старик в растянутом на коленях свитере и с трубкой во рту. Широкоплечий генерал, весь в орденах от горла до колен. Седой юноша с пленительно-янтарными, рысьими глазами и шпагой под коротким алым плащом. Худенькая очкастая барышня со змеиной головкой, помесь Ирины Хакамады и… Эрмины. Красивый восточный человек, лысый и узкоглазый. Важный старик в парчовом дэли и батистовой чалме. Губастая старуха, одетая и причесанная по последнему слову земной моды. Некто в хорошо обношенной английской паре, невидный из себя, сероволосый и сероглазый, снаружи все серо, да золотое нутро – нет, не король Анри Четвертый в описании Кола Брюньона, но тем не менее как нельзя более царствен. Медик в лазурном халате и маске. Монах-францисканец: белая сутана, вервие и почему-то книжица, откуда торчит полная икебана из гвоздик, вереска и терновника. Язвительный, аки змея или овод, представитель СМИ с ноутбуком в одной руке и фамильным дарранским мечом – в другой. И неестественно прямая женщина в белой кожаной рясе, пурпурной накидке с капюшоном, расшитым золотыми листьями и гранатами, с саблей на бедре: саблю звали так же, как и ее саму.

Медлительно я перевела вопросительный взгляд с них со всех на мою собеседницу.