Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

И в таком случае, кто мешает мне повторить сначала?

Вот я стою в одних трусиках на кромке соленой воды. Сверху палит светило, небесный циклоп: внизу кишит кишмя рутенский пляж, будто колония живчиков в окуляре микроскопа. Гвалт, чавканье фруктов в пальцах и во рту, шлепки по мячу, грохотанье булыжников – все это схватывает меня со спины и выталкивает в море, такое чистое, что даже песок, взбаламученный ногами, тотчас оседает на дно кристаллической пылью. Вода стеклисто плещется у щиколоток, туго обтягивает коленки и бедра; я побаиваюсь холода, что идет из глубины, поэтому тороплюсь с размаху плюхнуться на нее животом и поплыть, суча руками под грудью. А море так славно приподнимает тебя, оно такое живое и надежное – с волн, самых крупных, легко скатиться, как с горки, если уловить момент, когда тебя вроде как подмоет, и броском перевернуться на спину. На спине хорошо, так я и отдохнуть могу, если руки устанут, только сильно отнесет в сторону. Но пока я плыву, стараясь во всем подражать моим взрослым, – на левом боку, окуная лицо в воду на выдохе и выхватывая из моря правую ладошку, – и мое маленькое тело режет его как нож.

Свое полновзрослое существование я знаю, но смутно, как давнишний запах. Поэтому нисколько не боюсь той нижней бездны, которая подступает к моим открытым глазам. Там колышутся юбочки медуз и ленты ламинарии, снуют мелкие рыбешки со смешным названием: барабулька и бычок. Через мол я попросту перемахиваю – его вроде бы и нет вовсе, так, аквариумная безделушка. С той стороны волнореза волны загодя пригибаются и становятся мелкими – это самая опасная толчея; надо суметь поднырнуть под них и плыть, долго, докуда хватит твоего легочного кислорода, а потом угадать точно в промежуток между двумя водными холмами. Так я и делаю, только вдруг исчезают и водоросли, и рыбы, и даже медузы. Ничего, кроме камня и бледной мути. Сероводород, на дне моря, где совсем глубоко, он стоит, как туча, как серая смерть, а я скольжу туда, будто на лыжах, и могучая сила чего-то иного скручивает меня в воронку… А вверху тот пловец в алой шапочке ждет меня, сам не зная… Или – зная?

Потому что в самом низу, когда мочи нет терпеть, какая-то новая сила поддает меня снизу, белесое в мгновение ока сменяется чернильным, потом темно-зеленым, и я ракетой взмываю на самый гребень крутой волны: светлая крупинка, малая малость посередине мирового океана. А он берет меня в теплую горсть и протягивает светилу, что цветет аж на полнеба огромным подсолнухом с голубоватыми семечками внутри.

Так я прошла через мглу покрова.

– Окунулась в Чернильницу, да? – смеется Иньянна, и глаза ее переливчаты. – Только не делись со мной тем, что отыскала на ее дне, – растеряешь еще.

– Я прошла поворот, Танеис, – губами и душой назвала я ее подобосущное имя. – Может быть, то, чего я хотела, вернулось в наш мир, а может быть, сам мир изменился?

Истинная жизнь не нуждается в искусственной поддержке. Смерть же, напротив, даже в нынешнем мире по большей части требует известных ненатуральных и даже попросту насильственных действий. Словом, если тебе приходится прилагать усилия, чтобы поддержать существование – себя ли, своей земли или своей идеи, – ты вместе со своими помыслами и замыслами существуешь в смерти. Настоящая жизнь воистину неистребима и поистине пребывает в Правде.

– Закон пишется для того, чтобы только смелые могли его нарушить, – вместо Иньянны-Танеис-Тергаты отвечает мне Шушанк, помешивая можжевеловой палочкой в котелке со здешним высокогорным кофе; и я понимаю, о чем он.

– И принести в мир новое возможно лишь нарушив некий фундаментальный запрет, хранящийся на уровне… – я замялась, подыскивая андрский термин для архетипов коллективного бессознательного, – нутряной соборной иконографии?

– Ну конечно, – он протянул мне, почему-то лежащей на подстилке его жуткой конуры, чашку довольно приличного вида, на донце которой плескалось нечто пахнущее то ли мускусом, то ли чистой амброй – словом, весьма резко. – Хлебните, как раз мозги прочистит. Ну, а восстают против запретов в первую очередь женщины. Тем более, тутошние дамы – они ведь сами знаете, какие: перед их красотою и нравом ни один песик не устоит и ни один аниму. Молчальниковы дети, по правде говоря, все больше недоноски, так что дело выходит генетически наполовину бесперспективное. Вот андровы и нэсинские хороши как на подбор, выше ростом, милей обликом, чем отцы, и нрава самого неукротимого.

– А от каурангов и… (я замялась) моих кхондов?

– Вы же видели.

– Я имею в виду – за пределами Горной Страны. Наши оборотни ведь или скрываются, и тогда очень искусно, либо их вообще не существует.

– Да нет, рождаются все они волкопсами либо аниму – в зависимости от отца, а иная натура если и проявляется, то позже. Природа бережет свои создания. Кстати, сколько здесь живу, ни одного вашего кхонда в лицо… в морду не видел: только помесей.

– Как говорят, Снежные Королевы производят себе подобных тоже двояко: через соитие и через рождение.

– И самой отважной из них была мать Иньянны, которая сошла с гор прямо в объятия инсанского короля.

– Значит, правду мне говорили.

Я пыталась переварить всю эту информацию, которая сбилась в комок, и запить Шушанковым кофе, которым он меня угостил после той отравы. Кофе он варить насобачился – или уместней сказать, наснежначился?

– Но тогда Владетель Кота Багира тоже, пожалуй, снежнак в душе!

– От другой жены. Они с Иньянной сводные брат и сестра.

– Молочком-то одним, наверное, вспоены… Ладно, вот уж покойный Филандр – точно Белый Волк, по жене. Его сын и дочери – слов нет. И… послушайте, ведь и Мартин Флориан! От молока госпожи Софии. Он что, сам себя не знал?

– Да откуда вам втемяшилось?

– Иньянна усердно выспрашивала об Арте, приняла я его на колени или еще и молоком выкормила. По ее словам, наследственное вещество передается не одним и не двумя способами.

– Генетическая зараза, выходит. Слушайте, со здешними мужиками тоже как-то не вполне ясно – их семя никогда, так сказать, не выходит за пределы материнской формы. От женки аниму – так всегда аниму, а от псицы – пес; но перекрестные союзы между помесными детишками могут и усилить импульс.

– То-то и оно. Погодите, Шушанк: а как с теми детьми, кто себя проявил по нечаянности или вообще осознал? Успешную охоту на оборотней в старинных преданиях часто описывали?

– Куда чаще, чем это бывало в действительности. Снежное племя владеет собой будь здоров и своим страстям потакать не склонно.

– Рутены частенько описывают, как вервульф похищает деток и перегрызает горло взрослым. А убить его можно только серебряной пулей. Ну, стрелой с таковым же наконечником.