Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

То же касалось и обуви. В отличие от нарядов, она у нас с Сереной всю жизнь была немудреная. Либо мокасины из ряднины, либо, как сейчас, плетенные из полосок луба туфли типа «кошачья лапа», как на картинах Гольбейна и гравюрах Клуэ, иначе говоря, а ля Франциск Первый. Хотя, строго говоря, при чем тут веселый король Франсуа и его эпоха: просто мои триадные умельцы хотели донести до зрителя мою хищную, а может быть, манкаттскую суть.

Но зато косметика! Косметика моя – это, скажу я, нечто. Ради такого случая мне дали посмотреться в зеркало из полированной стали: губы, как, впрочем, и длинные ногти, – почти черные, брови – от уха до уха, на лбу темно-пурпурный треугольник клином вниз, виски и щеки тронуты смуглой пудрой куда более темного оттенка, чем все лицо, так что нос и скулы выступили наружу, словно у породистой кобылы, а весь абрис моей физиономии стал благородно-овальным. Словом, сделаны все возможные намеки на моих сторонников и союзников, и благодаря этому я и на большом расстоянии должна являть собой чудо зловещести, а вблизи – обдавать окружающих густым и пряным запахом, который на нашем с Сереной жаргоне именуется «Пурпурная змейка Каира». Он очень приятен для андрских аниму, буквально затягивает в себя, но вместе с влечением порождает в теле и душе полуосознанную смуту.

Мои худшие опасения сбылись: на поляну, где был назначен совет, наши мунки внесли меня в кресле из железного дерева самых готических форм, которое, будучи сотворено под руководством их старших собратьев, скрытно левитировало в полуметре от земли. Должно быть, выключатель там был предусмотрен, ибо мое передвижное сидение послушно опустилось на траву именно там, где было надо. Я крепко уселась на нем, расставив колени как могла шире (властная мужская повадка) и положив на них тяжелые от запястий руки.

Аккурат в это время появился мой сын Артханг и уселся у подножия. Наши постепенно окружали мое седалище спиралью: ближе – малые мунки, далее кхонды и сукки обоего пола и внешний круг – мощные кхондские воины и кабаны-секачи. На тех двух третях пространства, что было отведено гостям, народ пока толкся лишь второстепенный: по тамошнему закону, точность – вежливость не королей, а простонародья и тот, кто дольше всех проканителится, – самый важный. Ну и конечно, тянуть и волынить намного легче, нежели сразу занять тактически и стратегически удобную позицию. Ладно, предположим, что андры, как народ галантный, пропустили даму вперед своего короля-мужчины.

Ага, теперь там, у грузовых, брюхатых на десятом месяце вертолетов вовсю засуетились. Оба Владыки пока скрыты в толпе верноподданных, а точнее, в тех шатрах, которые спешно (ай, молодцы, вот это по-нашему, по-триадскому!) натягивают вблизи транспортов, чтобы короли могли навести последний макияж и марафет.

Теперь они движутся навстречу мне сидящей, к центру нашего круга верхом на своих скакунах – две блестящие или блистательные точки. Мартина Флориана Первого, кунга андрского, я узнаю из описаний и главное – по его фриссе, которая сегодня, как и ее высокородный всадник, взнуздана и подседлана истым золотом. На брата он похож не очень: удивительно, почти неправдоподобно хорош. Волосы белокурые, как у них у всех, но богаче, живее по тону; гладкий юношеский подбородок, точеный нос, губы формою что лук Амура, цветом – лепесток дикой розы; широко расставленные «светло-сияющие» глаза… Эх, какая женушка бы изо всего этого для меня вышла, будь иной расклад карт! Наряд иной, чем видела на нем Серена, роскошный и слегка небрежный: никакого прорыва ни в мир рутенского средневековья, ни в мир войны и охоты. Это скорее жокейский костюм, состоящий из свободного золотисто-парчового камзола, коричневых бриджей и полусапожек, которые потрясают кхондские моральные устои тем, что выделаны из чьей-то шагрени или сафьяна.

А собственная кожа андров… Я вспоминаю: наш дачный поселок, в нем приманка для проезжающих – магазин у железнодорожной станции, в котором почти всегда водится робкий дефицит. На ступеньках ждут его открытия двое чужих, наверное, жена и муж, – простого вида: оба в пиджаках, только он в кепке, она в косынке. И загорелые дочерна, до свинцового отблеска на лицах. Похожи – на кого? Металлургов горячего цеха? Шахтеров? – гадаем мы, дети, стесняясь задать вопрос. Дурачье! После взрыва нашего мирного атома уже никто в стране таких вопросов не задавал. Радиоактивный загар – вот что оно означало. Отблеск Звезды Полынь… Только здешние, андрские носители знака смерти казались живехоньки и даже азартны. Видно, приспособились ладить со своим солнцем, невероятно жарким и порождающим фантастические формы.

Положительная фрисса Иоланта возвышается надо всеми, как парусный корабль на морской глади. Народ вокруг по большей части дипломатический и пеший, в основном мужской, женщины добавлены с тем расчетом, чтобы кому-то скучно не было: то ли их противоположному полу, то ли мне. Одеты так ярко и так шумны, что одну невольно считаешь за двух.

На другой части поляны и вертолеты другие: не грязно-зелено-пятнистые, а всех тонов белого, светло-бежевого, темно-кремового, молочно-кофейного и сливочной помадки. Чтобы не перегревались, наверное; по слухам, в инсанских пустынях и горных поселениях солнышко вообще черт-те что творит. Публика тоже вся в светлом, легком и развевающемся, сплошные плащи, обмоты и покрывала, одного пола от другого не отличишь. И – вот дела! Эти почти все конные. Внутри их «стрекоз» свернутая пятимерность, что ли, как в квартире Воланда?

За счет то ли одежд, то ли плавной неторопливости движений племя нэсин показалось мне более архаическим по складу психики. Пыл и ярость их грозили поминутно взорваться, они привыкли их усмирять и оттого не мельтешили попусту, не тараторили, как их теперешние вассалы. Так мне думалось.

И другое я фантазировала, разглядывая их женщин, которые – теперь я стала их распознавать – были здесь, но скрывались за мужской толпой. Они сидели в седлах более прямо, их покрывала из более тяжелой материи не струились по ветру, как мужские, а стекали вдоль стана. Лица ни у тех, ни у этих не видно, одни глаза сияют для всех, тело же и его телесная душа надежно скрыты завесой. Такой же, мнилось мне, «вещью в себе» была для покойного андрского короля его старшая жена. Аналогичной защитной оболочкой моим знакомым рутенкам служит их собственное лицевое покрытие: оттого они редко краснеют и в любое время дня и ночи покрывают его толстым слоем натуралистической живописи.

Полно, неча на зеркало пенять, когда у самой личина в палец толщиной и сделана под боевую кису короля Даниэля! Молчи и смотри дальше.

Из инсанской среды выступает главное действующее лицо – Мартинов сюзерен. Владетель Эрбис. Он без фаты, в одном тюрбане и плаще поверх длинной туники. Небольшого роста сухонький старикан с кощеевой бородкой, вроде бы темноглазый (если это не самовнушение, нормальный человек из такой дали цвета глаз не должен видеть, только я с моими кхондами как раз ненормальная), загар не такой самоубийственно черный, как у андров. Словом, личность не очень выразительная, не то что его жеребец – золотисто-буланый альфарис. Вард, вспомнила я имя, которое мельком упомянул Шушанк. Сбалансирован, как хороший клинок; сухое, гибкое тело; небольшая голова с круглыми ушами и ноздрями; грудь не так глубока, как у фриссов, которые, что и говорить, самую чуточку тяжеловозы; задние ноги слегка саблисты, однако осанки это не портит. И горячие, страстные, умные глаза, которые широко расставлены, дабы вобрать в себя всю живую Вселенную.