Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич

- Тогда я тебе не завидую! - откликнулся дед. - Лично я бы удавился с тоски после сотого дня рождения. Но встречались мне люди, жившие и подольше.

- Расскажи! Хватит тебе все думать и думать.

Дед достал из костра мерцающий уголек, подбросил его на ладони и прикурил.

- Летом сорок второго, - уголек упал в воду и зашипел, - наша часть стояла на границе между Турцией и Ираном. Следили по рации за сводками Информбюро. Душой были рядом с защитниками Сталинграда. Но вряд ли предполагали, что большинство из нас поляжет именно там. Потом поступил приказ: оставить на позициях боевое охранение. Всем остальным походным маршем следовать через перевал. К месту другой дислокации.

В горах строем не ходят. Вершину брали штурмовыми волнами. Кто первым придет - тот дольше отдыхает. Наш взвод держался кучно. Каждый вырубил себе по длинной упругой жерди. Незаменимая вещь в горах! И дополнительная точка опоры, и средство взаимостраховки, и самое главное - дрова.

Взлетели мы орлами на перевал. Костер развели - кашу варить. Ниже нас облака, выше - звезды. Последние не вдруг подтянулись. Командир, как положено, выставил дозоры. Слышу:

- Стой! Кто идет?

Оказалось, местный. Чабан. Объяснился с командиром и к нашему костру подошел. Высокий старик, гордый. Бурка на нем, папаха лохматая, легкие сапоги-ичиги. Суковатый посох в руке, да кинжал на наборном поясе. Почтенного возраста человек, а глаза пронзительные, молодые, цвета глубинной воды. Борода по пояс, волосы из-под папахи по ветру...

- Сколько ж лет-то тебе, отец? - спросил я с почтением.

- Э, внучек, - сказал он с легким акцентом, - когда Бонапарт напал на Россию, было мне столько, сколько тебе сейчас. Воевал в казаках у атамана Платова.

Пригласили его отведать солдатской каши. Отказался.

- Я, - говорит, - лет уже пятьдесят ничего, кроме молока, внутрь не принимаю.

Налили ему чайку со сгущенкой. Присел с нами, попил.

- Не буду, солдатики, вас расстраивать, - сказал напоследок, промолчу. Хоть вижу, кому из вас скоро лютую смерть принимать. А ты, - повернулся ко мне, - и сам знаешь. Но чтоб спокойнее на душе было, помните: раздавит Россия коричневую чуму. Прямо в ее волчьем логове и раздавит. Только это не последнее испытание. Будет еще желтая чума. Она пострашней. Не вам ее останавливать у Большой Воды. Внуки-правнуки это сделают. Только тогда спокойно вздохнет Россия. Выпрямится и в силу войдет. Сказал и ушел, не оборачиваясь, по еле заметной горной тропе.

Это ж, страшно подумать, сколько лет ему было тогда. Не нашего роду-племени человек, но мудр, понимал звезды.

Дед вспоминал пережитое, а я переживал услышанное. Потом спросил:

- Разве плохо жить долго?

- Смотря как долго. Жизнь создана для тебя, пока ты молод и полон сил. Пока рядом те, кого любишь. И то, при условии, что и они в тебе тоже нуждаются. Боязнь смерти в сущности - то же самое чувство любви. Только любви не к себе.

- А к кому?

- К тем, кого боишься оставить, переходя в иное состояние. Самое страшное в жизни - полное одиночество. Но чем более человек одинок, тем меньше подвержен страху смерти. Если конечно - это не законченный эгоист. Одинокие живут прошлым. Пока не соединятся с теми, кто их в этой жизни покинул...

Волчий тоскливый плач ударил по нервам. С ветки сорвалась ночная птица. Ударила крыльями в небо. Дед встрепенулся:

- Кажется, нам пора. Готовь фонари.

Все было так неожиданно! Я суетился вокруг костра. Все валилось из рук. Хотел запалить фитили, но лишь изломал несколько спичек.

- Не спеши, дольше ждали.

Дед отошел на пару шагов, к подножию той самой тропинки, по которой мы спустились сюда. Присел на корточки. Я нервно дышал ему в спину. Задыхался от волнения и восторга. Он прислушался. С силой толкнул ладонью внешне ничем не примечательную, глыбу известняка. Еще и еще раз. И вдруг, там внутри что-то лопнуло, загудело. Монолит открылся как дверь, обнажая широкий лаз. На волю вырвалось эхо. Дохнуло сыростью.

- Робеешь? - спросил дед.

- Конечно, робею, - признался я. - Только здесь, с волками ни за что не останусь.

- Ну и добре.

Мы брели по колено в холодной воде. С потолка капало. Сквозь стены сочилась влага. Мой фонарь почти сразу погас. Я несколько раз упал, больно ушиб коленку. Над головой насмешливо перестукивались мелкие камешки. Шумела река. Постепенно стало совсем сухо. Подземная тропа поднималась все выше и выше - к свету. Мягкие зеленоватые блики падали откуда-то с высоты, где начинали отсчет замшелые, высеченные в скальном известняке, ступени.

На узкой неровной площадке лестница завершила свой правильный полукруг. Дед снова достал хронометр, зашарил в карманах в поисках спичек. Огонек на мгновение высветил его напряженный взгляд. Он тоже чего-то боялся. И вдруг, где-то внизу, что-то огромное заворочалось, загромыхало. Шум реки стал отчетливей и как будто бы, ближе.

- Вот и все, - еле слышно шепнул дед.

- Что все?

- Ход под рекой завалило. Там, где мы только шли, теперь только вода и камни. Никто не сможет добраться сюда прежней дорогой. Все правильно: механизм был рассчитан ровно на тринадцать посещений. Колесо завершило свой оборот. Последний зубец вышел из паза. Символы, брат...

- Пошли, дед! - меня уже колотило от холода, - я больше не чувствую ног!

Низко склонившись, он шагнул в темноту. За порог, ведущий в пещеру. На всякий случай, я поступил так же.

- Все что сейчас от тебя требуется, - дед слегка подтолкнул меня в спину, давая примерное направление в котором следует двигаться, - это сидеть, молчать и запоминать. И укутай, пожалуйста, ноги. Не ровен час, заболеешь.

На ощупь я взобрался на высокое ложе из сложенных в кучу звериных шкур, теплых, мягких и шелковистых. Глаза постепенно привыкали к мягкому полумраку. Окружающие меня силуэты начали обретать очертания. Каменные сосульки, сбегающие с высоких сводов пещеры, придавали ей своеобразный шик. Другие, точно такие же, но насыщенного молочного цвета, поднимались от пола ввысь.

Исполненный достоинства и величия, дед застыл у входа в пещеру. Его глаза были где-то далеко. Наверное, в прошлом. Потом он опустился на колени и бережно принял в руки обугленную суковатую палку.

- Прамата! Священное дерево Бога Огня! - хриплым голосом крикнул он и продолжил, вставая с колен, поднимая ее как факел. - Агни Прамата, праматерь человеческого разума, освети этот алтарь! Все ли вы здесь, дети Пеласга?

Его отчетливый торжественный голос еще отзывался эхом, когда в разных концах пещеры вспыхнули двенадцать бронзовых чаш на высоких массивных треножниках. Дед сделал неуловимое движение в мою сторону. Я шкурой своей почувствовал, как зажегся еще один, где-то за моею спиной. Я будто попал в старую волшебную сказку про Алладина. Каменные ниши, вырубленные в скале, вдруг оскалились клыками хищных животных. Огненные блики, пляшущие в пустых глазницах, делали их похожими на живых. Внизу вдоль неровных стен, вперемешку со сваленным в кучи старинным боевым оружием, в беспорядке стояли кувшины, амфоры, братины и прочие сосуды самых невероятных форм и размеров. Некоторые из них были опрокинуты или разбиты. А с возвышения за каменным алтарем нацелилась на меня небольшая фигурка припавшего к земле и готового атаковать леопарда.