Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич

- Что ты делаешь, идиот? - вдруг вспыхнуло в голове. - А ну-ка лежи и не дергайся! Не слышишь? - сюда идут!

По-моему в этом теле находится кто-то другой. А я тогда где?

Дверь распахнулась.

- Так, это у нас что развалилось на койке?! - голос вошедшего цербера обильно сочился хамством.

- Молчи, не мешай, - прозвучало в сознании.

- Пошел ты! - очень внятно сказал я, обращаясь ко всем присутствующим.

Свершив эту подлостъ, я ушел, отключился от тела.

Озадаченное "не поэл" донеслось уже снизу.

- Видите, спит человек, - вежливо пояснил Вовка Орлов, - мало ли что ему может привидеться?

- Вы у нас, кажется, электромеханик, - не то вопросил, не то констатировал таможенный чин. - Почему не в своей каюте? А ну-ка пройдемте со мной!

Орелик и цербер прошли сквозь меня и скрылись за дверью. В оставленную ими каюту бесшумно ступили давешние мои собутыльники:

- Тихо, родной, не шуми!

Интересно, - подумалось вдруг, - как я думаю, вижу, как чувствую? Ведь у меня совершенно нет тела? Говорят, что слепые видят во сне, почему? Недаром рыбмастер, обувая кого-нибудь в карты, любил приговаривать: "Думает тот, у кого голова есть". А у меня их, получается две: та, что лежит в кладовой у нашего повара и эта, в которую меня не пускают. Попутно я будто бы на себе ощутил стальные захваты тренированных рук. Хищное жало иглы легко прокололо одежду и впилось в левую руку, которая, по идее, должна была быть моей. Потом еще и еще раз. Только с четвертой попытки Никита нащупал вену, или что там похожее есть? Профессионалы, мать иху!

Боль была триедина. Оба моих существа корчились в муках секунд, наверное, тридцать. Что самое удивительное, невыносимую боль чувствовал даже я, лишенный физической оболочки. Ни орать, ни корчиться нечем, а - поди ж ты! Такой дискомфорт...

- Человек не думает головой, - пояснил, отдышавшись, хмырь, который обрел мою суть. - Человек подключен к общему информационному полю, а мозг - коммутатор.

Стас пристально посмотрел в (чуть не сказал мои) расширенные зрачки. Наверное, что-то там обнаружил, потому что сказал:

- Достаточно, мужики, отпускайте. Клиент уже наш. Идите сюда, милейший!

Мое тело повиновалось. Безвольно, бездумно, безропотно спустило ноги с кровати.

- Ты это что?! - затревожился я.

- Ерунда! Обычное психотропное средство. Даже ты смог бы нейтрализовать.

"Даже ты"! - ну, и наглец! Если так, то мое присутствие не обязательно. Игра идет по каким-то чужим правилам и лучше ей не мешать.

В общем, я очень обиделся и просочился сквозь переборку. Как это произошло? - сам не понял. Просто подумалось: "А неплохо бы было взглянуть, что там творится на палубе..." И - здрасьте пожалуйста! Но, что самое удивительное, в то же самое время, я был, оставался везде, откуда вроде бы уходил - и в каюте, и в кладовой. Если глаза человека действительно разбегаются, то это, наверное, выглядит так.

Отсутствие тела сулило множество перспектив. Но это я понял не сразу. Сознание тоже троилось. Прежде всего, захотелось узнать, какой, примерно объем занимает все то, что сейчас называется мной. Попутно мелькнула мыслишка: а что если нагло представить Невский проспект Ленинграда, как скоро я буду там? Потом захотелось увидеть деда - своего, настоящего деда из своего эталонного прошлого...

- Может, хватит дурить? - прозвучало в сознании. - Ты забыл, что отец в опасности?

И мне стало стыдно. Так стыдно, что душа свернулось в комок. Чтобы хоть как-то реабилитироваться, я начал снабжать собрата по разуму полным снимаемой информации: в цвете, движении и развитии.

Наша посудина уже находилась в рыбном порту, - швартовалась вторым корпусом к спасательному буксиру "Святогор". Вечерело. Ну, здравствуй, Мурманск! Вот таким я тебя и люблю! С зажженными фонарями над вершинами башенных кранов, неоновым великолепием, зеркально опрокинувшимся в залив, ходовыми огнями над мерцающим кильватерным следом, фиолетовой дымкой над стрелами Гольфстрима. Схлынет мгновение, разъяснятся звезды, и море обретет законченную глубину.

А еще был в этой картине один неприятный момент: группа захвата, которую я сразу же вычислил, грамотно рассредоточилась по близлежащей территории. За россыпью пустых бочек притаился их микроавтобус, а в нем на месте водителя восседал Жорка Устинов. Невидимый за тонированными стеклами, он, матерясь, произносил какую-то гневную тираду в микрофон портативной рации.

Жорку я знал, как облупленного. Наше знакомство восходит к тем приснопамятным временам, когда мы искренне верили, что власть и страна - это одно и то же. В неполные восемнадцать я был практикантом на теплоходе "Руза". Обычный трамповый рейс к берегам Египта обернулся для экипажа сплошной головной болью. На рейде Александрии нас здорово покалечил израильский ракетный катер. Кое-как, с креном на левый борт, унесли ноги. В Алжире (опять незадача!) "Руза" попала под пресс местной полиции. Векшина и Квадрата (они у нас числились мотористами) загребли в полицейский участок, а лично я получил в морду. Только уладили это дело - и опять - на тебе! Вдобавок ко всем злоключениям, ночью, в Бискайском заливе, нас попытались взять на абордаж два быстроходных катера неустановленной принадлежности.

Этот момент мне помнится смутно. Вот убей меня Бог, я в это время спал и видел дурной сон. Над моей головой простирались своды той самой пещеры, в которой когда-то прошло мое посвящение. Я стоял перед священной чашей, в руках у меня полыхала Агни Прамата. Отблески пламени отражались в глазницах огромного зверя, притаившегося за алтарем. Я спиной отступал к выходу из пещеры, всей сутью осознавая свою никчемность.

В общем, такая вот, хрень. Но наутро, Федечка Митенев и еще добрая треть экипажа рассказывали взахлеб, как я "геройски сражался", чуть ли ни в одиночку "разогнал весь этот парламент" и вообще творил чудеса.

Рассказы сходились в одном: море под нами вдруг обрело волшебный, глубинный цвет летнего дня. Поверхность его кишела акулами, морскими змеями и прочей глубоководной живностью. Из нутра океана сквозь железную палубу судна устремился в звездную высь ярчайший всепроникающий луч. В нем проявился я. На уровне палубы, там, где свет расплескался лужей неправильной формы, (в этом месте рассказчик обычно понижал голос) и царил главный герой: в фирменной майке за три с половиной тысячи лир, отечественных полосатых трусах и босиком. С неимоверной скоростью он (то бишь - я) мотался от бака к корме и сбрасывал за борт абордажные крючья. При всем, при том, умудрился обезоружить и пустить в свободный полет двух самых шустрых боевиков, которые изловчились взобраться на палубу "Рузы".

В остальном мнения рассказчиков разделялись весьма кардинально. Одни говорили, что стреляли по мне. Другие - что совсем не по мне, а по капитанскому мостику. А третьи - что вообще никто никуда не стрелял, поскольку оба пиратских катера шастали у самого борта, а оттуда вообще попасть куда-либо весьма мудрено.