Юрий Никитин - Насты

– А почему не вместе? – спросил Грекор обиженно. – Туда вместе, а назад порознь?

– И назад вместе, – сказал я терпеливо. – А врассыпную, если шухер, понял? Потому что когда ломанемся удирать все в одну сторону, нас догонят и повяжут. А когда в разные, любой сперва остановится в растерянности: кого из нас ловить, а для нас одна-две секунды форы – это уже победа! Чаще всего преследователь, видя, что потерял драгоценное время, уже вообще не гонится.

Данил сказал уважительно:

– Даешь, братан! Хорошая тактика.

Я сказал, подбодренный:

– Все запомнили? Сейчас по домам, хорошенько отоспитесь, ведите себя весь день хорошо, а то играть в песочнице не отпустят. Встречаемся на углу часов так это в десять вечера.

– Надежнее в полночь, – сказал Зяма. – В десять еще везде народу полно.

– В полночь тебя отпустят родители? – спросил Данил ехидно. – А еще человечество собираешься покорять, марсианин хренов!

Кофейный автомат постоянно прикалывается надо мной, хозяином и господином. Как ни настраивай, всегда наливает чашку «с горкой», обязательно прольешь, пока несешь к столу, а он злорадно хихикает.

Если же попытаться отпить, обжигаясь, из чашки еще на кофейном поддоне, будто конь какой, что ест и пьет только стоя, то этот гад ржет во весь голос и самодовольно думает, что вот еще немного и они совсем покорят человечество, хотя уже и так тренируется, покрикивая: «Досыпьте зерна», «Долейте воды», «Уберите отходы», а я, царь природы, вынужден убирать за ним… и кто из нас срун?

Я выпил две большие подряд, забросил в пасть таблетку алертека и вышел на улицу.

Вечером город становится настолько непохожим на тот, что был здесь днем, что я иногда теряюсь, когда дома стоят совсем не те на месте привычных, будничных и серых, а тротуар, никакой прежде, блестит, вымытый струями поливальных машин, и все хоть чуть заметные здания подсвечены снизу так ловко, что верхние половины как бы царственно парят в воздухе, тяжелые, как межзвездные авианосцы.

Мы сперва собрались в скверике и терпеливо выждали, коротая время с баночным пивом, а когда город начал затихать, прошли за деревьями на ту сторону, там микрорайон тихий, движения почти нет, а троллейбусы начинают ходить с интервалами в сорок минут.

На остановке вроде бы никого. Мы прошли к павильону, зорко оглядываясь по сторонам. Внутри тоже пусто, только на лавке ошметки засаленных газет, старые пластиковые пакеты и пара разбитых вдрызг бутылок, остались только горлышки, каждый выражает свое отношение к системе в меру своей отваги.

Данил первым ударил в полупрозрачную стену бейсбольной битой, мы все вздрогнули от грохота. У меня кишки завязались в узел, вот сейчас со всех сторон сбегутся менты и всех нас повяжут…

Грекор встал рядом с Данилом и начал лупить монтировкой. Грохот стал отвратительным, что-то оглушительно хрустящее, лучше бы по листу железа, хоть и громче, но как-то привычнее, а это мерзко…

Внутри меня страх в одно мгновение перешел в осатанелость, мое тело словно само ринулось в павильон, руки со свирепой радостью, даже с ликованием разламывают скамью, орудуя ломиком, как рычагом, а Данил, Грекор и Зяма остервенело лупят по стенам этой хайтековской остановки.

Зяма оглядывается по сторонам чаще всех, он же и зашептал мне с жаром:

– Смотри-смотри, какой-то козел смотрит…

В тени у забора в двух десятках шагов остановился парень и наблюдал за нами. Я хотел было крикнуть «шухер», но парняга просто смотрит, тревогу не поднимает, даже не попятился, как обычно делают в таких случаях.

Данил и Грекор продолжают остервенело бить по стеклам. Сволочи понаставили бронебойных, уже от трещин белые, как паутина, но все не рассыпаются. Наконец Данил вломился чуть ли не головой, как и советовал Зяма.

Я услышал звон падающих то ли стекол, то ли стекловидных пластин. С ломиком в руке я сделал шаг к парню.

– Ну что, – спросил я негромко, – тебе такое нравится?

Невысокий, интеллигентного сложения и хорошо одетый, даже тщательно, словно отслушал «Травиату» в оперном, он опасливо косился на мою фомку, но ответил почти недрогнувшим голосом и очень вежливо:

– Да, познавательно.

– А ты кто будешь? – спросил я. – Чего смотришь, как в кино?

Он примирительно усмехнулся:

– Извини, но в самом деле интересно. Вы сегодня случайно, или у вас это уже организованно?

Я спросил настороженно:

– А что, бывают и организации?

– Не знаю, – ответил он, – но, по моей теории, если и нет, то обязательно должны быть.

– По твоей теории? А ты кто?

Он ответил с извиняющейся улыбкой:

– Я пишу кандидатскую… на близкую вот к этим действиям тему.

– А-а-а, – сказал я решительно, – ну тогда проверим, кто ты есть на самом деле. Возьми, брось вот это!

Я поднял с земли булыжник. Он взял очень нерешительно, я указал взглядом на разгромленную остановку. Стекла уже усеяли асфальтированную площадку, Данил и Грекор остервенело пытаются выдрать остатки скамейки, Зяма с наслаждением колотит монтировкой по всему, по чему попадет.

Аспирант подошел ближе, камень бросил достаточно неумело, как бросают женщины, едва не попав в Данила.

Камень ударил в последнее уцелевшее стекло, отскочил и покатился по осколкам.

– Хорошо, – одобрил я, – с боевым крещением тебя. Пацаны! Заканчиваем. Все, отступление с победой. Ты… как тебя?

– Валентин.

– Валентин, идешь с нами?

Он ответил живо:

– С превеликим удовольствием!

Моя команда посмотрела на него косо и с диким удивлением, слишком уж не наш по облику да и по тому, как строит и произносит фразы, чересчур интеллигентен, весь какой-то книжный и правильный.

Мое же сердце, напротив, радостно стучало в неясном ощущении открывающихся перспектив. В чем они могут проявиться, не могу и промямлить, но всеми фибрами чувствую, что появление этого Валентина, аспирант он или нет, – некий знак.

У матери Данила сегодня ночует хахаль, зато у Данила есть ключ от качалки. Мы тихонько, стараясь не выдавать себя надсадным скрипом, отворили железную дверь подвала.

Данил нащупал в темноте включатель, вспыхнул яркий после ночной тьмы свет, мы спустились по стертым выщербленным ступенькам в подвал.

В зале с низким потолком все еще чувствуется запах пота, смешанный с сыростью, на стенах кое-где потеки от дождя недельной давности.

Мы расселись на прямых и наклонных скамьях, у всех щеки и глаза горят, я сам чувствую, как стучит мое сердце, адреналин зашкаливает. Это не на какой-то сраный Эверест подниматься, куда нас старается спровадить власть, мы действуем и будем действовать здесь, как городские партизаны против несправедливости и насилия Кремля, как народные мстители.