Владимир Круковер - Исполнение желаний

И вдруг одна из этих мыслей тормознула в его воспаленном мозгу, расплылась мутно, затем оформилась и приняла окончательный вид: «А что если эту нелепость положена сделать своим преимуществом?!»

Он подумал, хочется ли ему женщину? И все соответствующие рефлексы тут же отозвались на эту мысль. Однако! Вот воспряло в нем какое-то побочное ощущение, и интеллигент не сразу понял, что это отвращение к его однополым собратьям, вызванное собственным воображением. А он вообразил, как ладони его гладят нежные девичьи припухлости, и тут же вспомнил про свои груди. Вспомнил и почти наяву увидел, как к его чужеродной, но все же женской груди, тянутся чьи-то грязные и волосатые пальцы… Бр-р-р! В какой-то мере ему даже показалось, что он сейчас в состоянии понять чувства или, вернее, ощущения насилуемой женщины, ее боль, ужас и рвотное отвращение к жестокой похоти самца. Но он не знал, что такую горькую чашу испивает до дна только женщина не покорившаяся, не сдавшаяся насильнику. Смирившиеся же могут даже получить от насилия относительное удовольствие.

«Как бы там ни было, но я воспринимаю мир, как настоящий мужик», — подумал интеллигент. Это, по его мнению, было в настоящий момент главным и вернуло его к мысли о том, чтобы бросить встречный вызов нелепой ситуации, в которой по воле судьбы он оказался. Он внутренне ожесточился, сам того еще не сознавая, и тогда из самых отдаленных тайников его тела и души поднялись на поверхность и задействовали силы человеческих резервов. Тех самых, которые из мальчиков делают вундеркиндов, а из юношей — гениев, которые укрепляют дух и ускоряют рывок солдата на линии решающей атаки, которые вдруг подстегивают писательское воображение и мысль в самый пиковый момент прокуренной усталости и душевной пустоты.

В этот день, первый из тридцати, вместо вялого интеллигента домой вернулся новый, какой-то упругий, что ли, человек. И жена недоуменно косилась на него, заметив, но не поняв эту в нем перемену. И даже не удивилась, что он лег спать отдельно от нее. Интуиция подсказала ей: соперницей тут и не пахнет…

Я вылетел из собственного сна, как ошпаренный. Проводнику давно было запрещено транслировать мне в мозг сны без разрешения; если я чего и боялся в своем нынешнем состоянии, то — самого себя, своего воображения, которое вкупе с Проводником могли превратиться в суперслег, во всепожирающий наркотик моего разума.

Следовательно, это шутки подсознания. Я опасливо провел рукой по груди. Вроде ничего, нормальная волосатая грудь стареющего мужика. Волосатая, немного впалая.

Где-то далеко, в каких-то периферийных уголках мозга вспыхнула зарница утихающей памяти: тоненькая струйка воды щекотно бежит по плечу, по груди — к соску… Я мотнул головой, как лошадь от слепня, и бросился в воду, пожелав изменения температуры ближе к холоду. Ступня еще успела почувствовать море теплым, но тело окунулось в хорошую, ледяную воду и знобь мурашек на коже унесла противность сонного виденья.

Вечером Скорынин вошел к Ревокуру с неприсущей ему робостью.

— Явился, не запылился, — встретил его Верт. — Кушать не предлагаю, как бы потом обратно не полезло.

Скорынину не было времени раздумывать над загадочным намеком. Комната исчезла, они стояли на какой-то улице, освещенной скупым излучением единственного фонаря. Не было никакого ощущения перехода, как его часто описывают досужие фантасты. Просто оказались не в комнате, а на улице.

— Москва, — прокомментировал Ревокур, — одиннадцать вечера, переулок Столярный. Он параллелен Красной Пресне, баня Краснопресненская тут и завод, в прошлом военный. А стоим мы около педагогического училища. Смотри.

Из кустов вышло несколько человек. В руках переднего была объемистая сумка, второй располагал рюкзаком, который нес за лямки. Люди шли молча.

Ревокур повел рукой. Группа застыла, будто впаялась в глыбу прозрачного вещества. «Мухи в стекле», — подумалось Скорынину.

— Вот тот, что впереди, — спокойно сказал Ревокур, — третий год в розыске за убийство с отягчающими. За это время произвел двенадцать грабежей, семь жертв. Второй, что с рюкзаком, пятнадцать минут назад изнасиловал и задушил семилетнего мальчика. Они только что ограбили квартиру в том доме, что за училищем. Дома был бабушка и мальчик. Теперь их нет, есть только изуродованные трупы. В сумке и рюкзаке вещи из этой квартиры.

Ревокур замолчал. Первый и второй бандиты как бы выпали из неподвижности, их тела сжались, сгустки крови пополам с белесой слизью выплеснулись изо рта и носа, глаза выпучились и повисли на каких-то стебельках.

— С ними — все, — хладнокровно продолжил Ревокур. — Теперь перейдем к шестеркам. Из этих троих только один впервые совершает преступление. Он испуган. Так как я решил изменить методику карания, то его мы отпустим. Пусть слухи о неотвратимости распространяются быстрей. Оставшиеся — обычная мразь. Первый имел два срока: зарезал по пьянке такого же пьяного отчима, а после освобождения подломил ларек. Его товарищ специалист по могилам, в смысле раскапывает могилы в поисках ценностей. В тринадцать лет был пойман отцом на собственной младшей сестре, отец его так избил, что чуть в тюрьму не угодил. Рука у мальчишки с тех пор немного кривая, сустав поврежден. Еще тот «ангелочек»…

Парни, о которых Ревокур только что рассказывал, вспыхнули, как бенгальские огни. Тошнотворный запах горелого мяса ударил Скорынина по нервам.

Но улица уже исчезла. Они вновь находились в комнате.

— Правильно я сделал, что не покормил тебя? — спросил кошмарный Ревокур. — Ладно, иди писать свои отчеты. Только предупреди свое начальство, что если их интерес ко мне станет навязчивым, то в тот же миг все ваше ГБешное хозяйство превратится в горячий пар. Вместе с домами, явочными квартирами, документами и людьми.

Он посмотрел на Скорынина возбужденными глазами. Безумие плеснуло в тени расширенных зрачков.

— Вот посмотри, — сказал он, выводя Александра во двор.

Море было видно хорошо. Ночь была светлая, да и луна пылала поярче, чем фонарь Столярного переулка.

Сердце разведчика пропустило удар. Из вялой, волнообразной пустоты моря вскинулся к небу гигантский вал. Именно так цунами уничтожало прибрежные города. Невероятная масса воды висела в небе, и Скорынин невольно съежился.

— То-то, — сказал Ревокур. — Я, если ты хочешь знать, всю планету могу в пыль обратить. А это так… Игра.

Вал убрался сам в себя. Как галлюцинация, как ночной кошмар. Но Скорынин твердо знал, что моря вздымалось, повинуясь безумному Ревокуру, и что оно могло обрушиться на невинный город и уничтожить его.