Дмитрий Карманов - Я всемогущий

— Вот просто так сам взял и разбился? — Лёха криво ухмыльнулся. — Или ему помог кто?

— Может, кто и помог. — Я говорил медленно, взвешивая слова. Разговор мне перестал нравиться. — Только мне это, увы, неизвестно.

Лёха усмехнулся, махнул ручищей:

— Да брось ты, Платон! Тут все свои, рассказывай, как есть. Ежу понятно, самолёты сами собой не падают.

— Не падают, наверное. Только я здесь ни при чём.

Лёха поскрёб пальцами голову, потом продолжил, по-прежнему вполголоса:

— Вообще-то, просто так следак в тюрьму не упрячет. Если добился санкции прокурора — значит, есть у него чё-то на тебя.

— Нет, — сказал я. — Нет у него ничего, и быть не может. Разве что его собственные фантазии.

Смотрящий взглянул на меня с сомнением:

— Ну, это вряд ли. Просто так обвинение не построишь. И прокурора не уболтаешь просто так за решето кого-то упрятать. Значит, чё-то на тебя у них есть. Надо подумать, чё есть.

Я покачал головой. Подозрения. Подозрения и личная уверенность в моей виновности — вот, что было у Кропотова. И он, видимо, решил рискнуть — посадить меня за решётку, выиграть время и параллельно что-то накопать. В любом случае, я не представлял, какие у него могут быть доказательства моей виновности.

Видя, что я не настроен обсуждать подробности моего дела, Лёха протянул:

— Помочь я тебе хочу. Я человек опытный, знаю, как надо с ментами общаться. А ты первоход, запутают они тебя, навесят лишнее — будешь потом полжизни по зонам маяться. Рассказал бы всё как есть — мы б с тобой придумали, как себя вести, чё говорить, от чего запираться, а от чего нет.

— Спасибо тебе, Лёха, — сказал я, поднимаясь со скамьи. — В себя приду немного, может, и обсудим.

Я вылез из гостеприимного угла рядом с окном и протиснулся к своему месту на нарах. Там меня поймал за рукав Виталий. Он огляделся по сторонам и тихо сказал:

— Запомни, Платон, про делюгу свою лучше никому не рассказывать. Никому.

«Делюгой» в тюрьме называли уголовное дело.

— Почему? — спросил я.

— Здесь, на спецу, могут всякие оказаться. В том числе и стукачи, и подсадные утки — поболтаешь с таким, глядь — а назавтра всё, что сказал, есть у следака твоего.

Я быстро пробежался по деталям разговора со смотрящим. Сопоставил его жалостливую историю с холодными, изучающими глазами. Действительно, что-то здесь было нечисто.

— Лёха — стукач? — от удивления я немного повысил голос.

Виталий сделал большие испуганные глаза. Гул в камере внезапно стих. Я оглянулся — все смотрели на меня. Кажется, я произнёс последнюю фразу слишком громко.

У окна произошло движение. Лёха, не отрывая от меня пронзительного взгляда, встал, опершись руками о стол. По сторонам от него находились якут Вася и татуированный Чёрный. Оба глядели на меня странно — без злобы в глазах, но с каким-то отчётливым напряжением.

— Подойди сюда, — негромко сказал Лёха, смотря уже немного в сторону. Никто не шелохнулся — все поняли, к кому обращены слова смотрящего.

Я сделал несколько шагов к окну.

— Ты сказал, что я стукач, — спокойно и утвердительно выговорил смотрящий. Его обычно красное лицо сейчас отсвечивало белизной. — Вася, ты слышал это? — обратился он к якуту.

Тот кивнул.

— Чёрный, ты слышал? — по-прежнему смотря в сторону, спросил Лёха.

— Слышал, — подтвердил татуированный арестант. — Все слышали.

— Все слышали, — медленно и немного печально повторил смотрящий. Он повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза. — Я тебя предупреждал, Платон, следи за базаром. Хоть ты и первоход, но такие слова надо обосновать. Обоснуй.

Три десятка глаз уставились на меня. Я молчал, судорожно пытаясь найти, что сказать. Голова была пустой и гулкой, казалось, что я вошёл в ступор.

Лёха выдержал паузу, затем, по-прежнему негромко, с некоторой печалью в голосе произнёс:

— Обосновать не можешь. Но за базар нужно ответить, — на последнем слове его голос всё-таки сорвался. В руках сверкнуло — он выхватил ложку с остро заточенным черенком и бросился на меня, целясь в шею.

Нас разделяло три шага.

Сначала мне показалось, что Лёха просто споткнулся. Он упал, я рефлекторно отпрянул, ожидая, что сейчас он вскочит и завершит начатое. Смотрящий, однако, лежал, не шевелясь.

По камере пронёсся удивлённый вздох. Якут наклонился к Лёхе, потряс его, потом перевернул. Тот не реагировал. Чёрный прислонился ухом к груди сокамерника.

— Сердце! — наконец крикнул он. — У него же больное сердце! Эй, там, у тормозов! Стучите вертухаев, нужно к врачу!

Арестанты у дверей начали колотиться в стальную обивку. Через некоторое время окошечко в двери приоткрылось, послышался недовольный голос:

— Что там у вас?

— Человеку плохо! — заорал Чёрный. — Нужно к врачу!

Двое заключённых уже тащили обмякшего Лёху к дверям. На лице его осталось устало-озабоченное выражение.

Охранник за дверью немного подумал, потом буркнул: «Ждите!» Окошко закрылось.

Через полчаса двери с лязгом растворились. К тому времени бывший смотрящий камеры уже не дышал. Служители в сопровождении автоматчиков забрали тело. Больше Лёху я не видел.

Через несколько часов меня вызвали к следователю.

Кропотов приветливо улыбался, ощупывая меня глазами. От вида его фальшивой улыбочки, нелепо приклеенной к шарику головы, меня пробрала злость. Я подумал, что благодаря этому человеку я задыхаюсь в смраде тюремной камеры, в то время как он дышит свежим воздухом, спит на чистых простынях и ест здоровую пищу. От внезапно подступившей ярости меня начало немного потрясывать.

— Где мой адвокат? — с разбегу начал я, не давая следователю заговорить первому. — Почему меня держат здесь, не давая мне реализовать моё законное право на адвоката?

— Успокойтесь, Платон Сергеевич, — глаза Кропотова округлились, и его лицо вновь обрело выражение крайнего удивления. — Будет вам адвокат. Мы собирались вам его предоставить, однако ваш товарищ, — он перелистнул страницу блокнота, лежащего перед ним, — господин Со-ло-дов-ни-ков, — он прочёл имя по слогам, — да, господин Солодовников заявил, что по согласованию с вами адвоката подберёт он. Вот он и подбирает.

— Я могу с ним связаться?

— Официально — нет у вас такого права. Но если вы всё-таки решили сотрудничать со следствием…

— Я ничего не буду говорить без адвоката.

Кропотов нахмурился и сузил глаза до щёлочек:

— Ваше право, Платон Сергеевич. Но, — он вздохнул, — исключительно из моих добрых к вам чувств — не советую.

Я молчал. Он тоже. Пробарабанив пальцами по столу некий марш, он, наконец, сказал:

— В конце концов, условия вашего содержания могут и ухудшиться.

— Ухудшиться?! — Ярость вновь подступила к горлу. Я сделал два глубоких вдоха, успокаиваясь. — Куда уж хуже?