Анна Одина - Амфитрион

Страттари вздохнул и возвел очи горе.

– Клавдий, вы идиот? – спросил он искренне и переложил Ирэн поудобнее. – Я все же надеялся на лучшее. У любого человека должен быть инстинкт самосохранения.

– Но у вас-то его нет, – парировал Роттбарн.

– Да, – согласился Страттари, прищурившись. – Потому что я не человек.

Последняя фраза слишком красиво вписалась в момент, чтобы после нее ничего не последовало, и Страттари понимал это: после таких слов уходишь либо ты, либо кто-то еще. Тогда в место, где стоял Клавдий Роттбарн, ударила ветвистая молния, да так и осталась стоять, распугав еще один полк охраны. Аккуратно наступив в кучку пепла, оставшуюся от предприимчивого бизнесмена, Страттари удостоверился, что Ирэн удобно лежит у него на плече, и был таков со словами: «А ты не похищай чужих детей!». Темное облако на секунду краем заслонило луну, а когда небо расчистилось, на месте оставались лишь ошеломленные бойцы Роттбарна да части декораций.

Что ж, мы рассказали историю двух женщин, вовлеченных в сферу деятельности нашего героя, как сумели. Теперь вернемся к зимнему вечеру в валенсийском замке Хатива, куда московский журналист Дмитрий Дикий явился с черной папкой, полной разоблачений, и откуда убыл в Москву целым и невредимым, узнав то, что знает и терпеливый читатель.

Прекрасная Ирэн Монферран, так поразившая воображение Мити, вовсе не исчезала из замка. Мы уже усвоили, что она пребывала там в статусе «друга» Магистра, знаем все, что необходимо знать об истории этих полуотсутствующих отношений, и поэтому не удивимся тому, что она оставалась в замке и видела Митю не только на манеже, но и внутри, и многое слышала. Никто ничего не скрывал от нее: к описываемому времени Ирэн закончила коллеж, провела пару сенсационных выставок, завела себе модную студию в Барселоне, задолго до того с успехом выучив испанский и итальянский, и в целом стала совершенно самостоятельной. Так что и к Магистру она нагрянула в тот вечер сама, сюрпризом, как будто отдавая ему долг за все те разы, что он приезжал к ней, маленькой, за все те часы, которые он – теперь она понимала это – использовал для того, чтоб сделать ее жизнь жизнью.

Строго говоря, поняла она это именно в тот вечер, когда, покрасовавшись перед таинственным молодым человеком, пришедшим в Хативу из ниоткуда (на его лице была написана такая решительность, что Ирэн приревновала – что за дела у Магистра с другими молодыми людьми?!), прокричала с лошадиной спины свое любимое ¡Hola! Бестрепетный и холодный, как ледник на Монблане, «друг семьи» за те пятнадцать лет, что прошли с их знакомства, посредством редких поездок, прогулок и ни к чему не обязывавших диалогов наполнил ее жизнь причастностью к какому-то большому делу, которое одно только и имело смысл. В промежутках было… прозябание.

Она решила сегодня непременно объясниться, но вмешиваться в дела «друга семьи» с другим человеком – даже стилистически ей не позволяла гордость. Она уже представила, как подъедет в ночи к Магистру на своей бледно-серой андалузской кобыле и скажет то, что собиралась сказать, как будет плясать под ним его вороной жеребец и как будет удобно, что ночь станет скрадывать черты лица и выражение его глаз. Смешно.

Магистр проводил гостя в пятом часу ночи. Ирэн опять не могла спать, хотя со знаменательного случая в коллеже больше никогда не принимала снотворного. В шесть утра (а в это время в конце декабря еще темно даже в Валенсии) она, измучившись, пошла в кабинет Делламорте. Она подозревала, что он мало спит, но сегодня был первый случай, когда она оставалась с ним под одним кровом, и не была уверена, где найдет хозяина.

В кабинете его действительно не оказалось, только экран ноутбука на столе отблескивал покинутым голубым светом. Ирэн пошла дальше. Она прошла библиотеку, в который раз содрогаясь от обилия и вавилонского расположения книг, миновала длинную обеденную залу, прошла гостиную с заговорщически светящимся камином (пусто), вновь полюбовалась на маленькую картинную галерею, но Магистра не было и там. Уверившись, что Делламорте все-таки где-то спит и, естественно, не собираясь разыскивать его спальню, Ирэн вышла коридором еще в одно помещение – без двери.

Это был старый, просто древний каменный зал, сводчатый и темный. Ирэн удивилась, что никогда не видела этого коридора и пустого зала. Когда она зашла (Ирэн, как понял читатель по приключению с похищением, была смелой девушкой, а уж в доме Магистра и вовсе ничего не боялась; зря), ей показалось, что в зале приглушенно звучит орган, но, постояв недолго в полутьме, она поняла: послышалось. Это был эффект, схожий со звучанием моря в поднесенной к уху раковине. Зал звучал сам по себе – каменная лакуна с собственной внутренней музыкой. Ирэн помедлила посередине пустоты, вздохнула и повернулась назад к двери. Тут из угла раздался голос – немного странно звучавший, но, без сомнения, принадлежавший Магистру.

– Вы меня искали, Ирэн?

– Да! – вскинулась Монферран-младшая. – Я именно что искала вас, и вот нашла.

Только тут она увидела, что в углу стоит крайне неприветливого вида готическое кресло, повернутое спиной к входу. Он, видимо, сидел в нем – лицом к стене? Отступать было некуда; Ирэн подошла ближе.

– Я вас побеспокоила?.. – осторожно спросила она. – Мне уйти?

– Да нет, детка, оставайтесь, – ответил Магистр, и Ирэн увидела, что кресло стоит нормально: лицом к двери, а спинкой к стене. В зале как будто стало светлее – словно где-то за острой спинкой кресла зажгли свечи. Подсветка делала проще «работу с силуэтами», но освещала саму Ирэн, а не сидящего в углу Делламорте. Оказалось, Ирэн молчала довольно долго; Магистр, не дождавшись, что она что-нибудь скажет, продолжал:

– Извините, что я сижу. Издержки приема гостей среди ночи. Нет-нет, не подумайте, речь не идет о каких-либо излишествах.

– Вам плохо? – спросила Ирэн по-детски прямо – за минувшие пятнадцать лет она не разучилась так говорить с ним.

Магистр рассмеялся – коротко и сухо, и Ирэн нахмурилась. В руке его матово блеснул старым серебром набалдашник трости. Помолчав недолго, он поднялся, и Ирэн по инерции на пару шагов отступила.

– Мне хорошо, детка, – ответил наконец Делламорте. – Мне уже давно не было так хорошо.

Ирэн не могла понять, что изменилось. Как будто он… помолодел. Она не могла сформулировать, в чем это выражалось: то же лицо почти без примет возраста, та же вертикальная складка между бровями и острые черты. Те же движения, порой не улавливаемые глазом, будто он был медленной черной ртутью или змеем. Те же холодные внимательные глаза (фараонские, добавил художник внутри Ирэн), только… слишком холодные. Меньше седины? Не видно в темноте. Что-то еще… что-то… и тут она поняла.