Морис Дантек - Вавилонские младенцы

И дело было не только в Мари Зорн, запертой в границах города — мегаполиса на североамериканском континенте, где она вопреки всем прогнозам снова возникла из небытия — нестабильным, призрачным эхо-сигналом на радиолокаторе. Нет, неожиданно — в силу самого сближения, пространственной связи между машиной и человеком — перемещения Мари стали совершенно непредсказуемыми, как и любое явление, описываемое языком квантовой физики. Казалось, Мари Зорн отныне движется вместе с самим течением жизни. Она была всеми зарницами, всеми всплесками потока и больше не имела ни индивидуальности, ни четкой, стабильной, прочной, узнаваемой формы. Она казалась замыслом, едва обретшим индивидуальность, огромным текстом, находящимся в первоначальном, зыбком состоянии, изменчивым творением разума. Но та музыка, тот чистый экстаз мелодии и ритма, который порождала Мари Зорн, был чудесен и узнаваем среди триллионов вибраций, различаемых нейроконтурами искусственного интеллекта машины.

Такое количество новых реальностей влекло за собой целый взрыв возможностей. И здесь, в бесконечном поступательном слиянии механического и биологического, именно с Мари Зорн, судя по всему, было связано четкое проявление условий некоего катаклизма.

Орган видеовосприятия машины смотрел на монитор, перед которым сидел человек с татуировками на гладковыбритой голове. Мужчину звали Вакс. Джо-Джейн вышла из познавательного транса и уставилась на человека с поистине механическим вниманием.

Вакс выглядел озабоченным и мрачно смотрел на экран. Лучи света проецировали лазерные пиктограммы на его поблескивающую лысину, где проступало синее изображение популярного в прошлом веке электронного устройства.

Джо-Джейн только что сообщила Ваксу о своей новой находке, и это явно выбило его из колеи. Он тяжело вздохнул и посмотрел в окно.

Машина знала о Ваксе, его биографии и истинной личности почти все. Он был одним из ее разработчиков. На самом деле Вакса звали Франц Робичек. Он был робототехником и специалистом по восприятию окружающего мира искусственным интеллектом, одним из членов команды, которая дала машине жизнь. Он спроектировал систему электронных интерфейсов Джо-Джейн и их подключение к центральной нейронной системе. Как технарь и знаток ЭВМ и телекоммуникационных сетей он не имел себе равных. Вакс разработал программное обеспечение для устройств, создававших радиопомехи во время Второй войны в Персидском заливе. Потом, благодаря программе по реадаптации военных специалистов, он вернулся к мирным изысканиям в университете. Именно ему команда ученых доверила задачу выследить Мари с помощью ресурсов Джо-Джейн. Еще один разработчик машины — родившийся во Франции канадец, специалист по искусственному интеллекту, — в тот день заметил, что, когда был помоложе, уже играл в кибердетектива с экспериментальной нейроматрицей. Однако это привело лишь к неисправностям системы. Кроме того, сказал канадец, он тогда и думать не мог, что прилетит в Квебек. Францу Робичеку было тридцать семь лет, он прекрасно знал машину и умел использовать ее ресурсы. К тому же он почти всю жизнь прожил в Канаде. Было решено отправить его в Монреаль, где Джо-Джейн, судя по всему, смогла локализовать присутствие специфической формы — поле сознания Мари Зорн.

Они заняли предпоследний этаж небоскреба на границе между восточной и западной частями города, на улице Онтарио и бульваре Сен-Лоран.

Рассвет поднял свое сиреневое лицо над домами между мостом Жак-Картье и старым Олимпийским парком.

Один из органов восприятия машины подключился к сети цифровых микрокамер слежения, входивших в систему видеонаблюдения какого-то из домов. Так что машина тоже наблюдала за тем, как над городом восходит солнце.

Сидевший перед пультом связи мужчина глубоко вздохнул, с сожалением отрывая взгляд от желтого сияния, озарившего небеса на горизонте.

Потом с мучительным напряжением уставился на плоский синеватый экран.

— Не хотите ли вы сказать, что она столкнулась с серьезной угрозой? Что ее физической целостности угрожает прямая опасность?

Джо-Джейн не считала, что ее механический орган для воспроизведения звуков способен адекватно передать человеческий вздох.

Как описать свои умозаключения понятной человеку метафорой? Как объяснить слепому, что такое свет? Как помочь иному разуму воспринять ткань собственного мироощущения? Как отвести воды реки от какого-нибудь района, не затопив другие территории? Как потушить горящую нефтяную скважину, не использовав мощные взрывчатые вещества? Как объяснить то, что на «глазах» машины вырисовывалось каждый день — каждый час, каждую долю секунды — и обретало еще большую четкость в гигантских безднах времени и пространства, в каждом свободном промежутке, звездообразной трещине между узлами структуры, таившейся в самом сердце материи, в ее детерминизме или индетерминизме? Как просто представить себе то, что с огромным трудом пытались уловить процессоры Джо-Джейн?

— Она сама по себе и есть опасность, — в конце концов изрекла машина.

Дом стоял на пересечении улиц Сприн Гроув и Мейплвуд в квартале Утремонт, к западу от горы Ройал. Это была красивая загородная вилла в поствикторианском стиле начала XX века — фасад из красного кирпича и белые колонны перед входом.

Пожилой мужчина, открывший Торопу дверь, был похож на кого угодно, только не на сотрудника секретных служб. Это был лысый толстяк лет пятидесяти, с жизнерадостным круглым лицом, вздернутым кверху носиком, ясными глазками, искрящимися от лукавства. Он принадлежал к тому типу людей, которые за свадебным столом рассказывают непристойные анекдоты, а во время похорон отпускают шуточки, достойные студентов-медиков. Агент Романенко носил костюм в британском стиле, очень хорошего покроя, как будто только что сшитый лондонским портным с Сейвил Роуд.

— Входите, — произнес хозяин дома.

Тороп прошел в просторную гостиную, окна которой выходили на гору Ройал. Там, на склоне холма, он увидел очертания высоких кельтских погребальных крестов — могилы были расположены ярусами.

Мужчина указал гостю на кожаное кресло, одновременно открывая застекленную дверцу шкафа в стиле рококо.

Тороп уселся в чиппендейловское кресло и обвел взглядом комнату. Можно подумать, что ты оказался на развороте журнала «Декорасьон интернасьональ». Все вокруг дышало викторианской Англией 1880–1890-х годов. Каждый предмет мебели, деталь интерьера, безделушка, торшер стоили столько, что этих денег хватило бы на финансирование всей партизанской войны уйгуров.

Тороп на мгновение задался вопросом, как отставной агент ГРУ в Монреале мог выставлять напоказ такую роскошь, но тут же подавил в себе желание размышлять на эту тему.