Георгий Марчик - Трудный Роман

Они медленно шли по затихающим улицам мимо разноцветных огней реклам, витрин, фонарей. Проносились редкие автомашины.

А снег все сыпал на головы, на плечи, на воротники. На ресницы Жени налипли снежинки, сделали их белыми и лохматыми

– А помнишь. Костя, – весело спросила Женя, варежкой поглаживая медную ручку двери своего парадного, – как я тебе влепила пощечину?

Она всегда вот так – могла поставить в тупик совершенно неожиданным вопросом.

– Ага. Это когда я попытался тебя поцеловать. Приятное воспоминание. – Он притворно вздохнул. – Каких в детстве не сделаешь ошибок! Это было, когда мы с тобой выполняли наше первое комсомольское поручение.

… Вступали в комсомол с горящими глазами. Как раз тогда они с Женей проявили инициативу и за время зимних каникул взялись оформить по-современному свою классную комнату. Потратили уйму времени. Сделали эскиз. Купили краски. И целые дни красили. Оба перемазались с ног до головы. И без конца смеялись. Костя побаивался вопросов, которые ему будут задавать на комитете.

Она, сурово насупясь, вопрошает: «А что такое демократический централизм?» Острым кончиком кисти он чешет затылок, страдальчески смотрит на нее. «Во-первых, не демократический централизм, а принцип демократического централизма…» – «Нет, можно и просто демократический централизм…» – «Ну хорошо, – соглашается он. – Все равно, если об этом спросят, я в обморок упаду…»

Две стены они покрасили в светло-коричневый цвет, две другие – в голубой. А на голубых – несколько волнистых белых мазков, и вот уже плещется, пенится море; несколько легких, небрежных линий – и гордо под ветром скользят по волнам яхты; еще несколько штрихов – вот уже стремительно несутся сквозь голубой воздух чайки-альбатросы. Дверь сделали желтой с веселой рожицей клоуна в красном колпаке. Когда все закончили, вот тогда-то он и поцеловал ее и тут же заработал пощечину.

Получился не класс, а картинка. Загляденье. Глаза разбегались. Все – им казалось – в строгом соответствии с правилами эстетики. Ну, малость перебрали, так это ничего. Зато как старались!

– До сих пор не пойму, за что ты меня стукнула? – осторожно спрашивает Костя.

– Во-первых, ты меня напугал, – смеется Женя, – а во-вторых, стукнула не за то, что поцеловал, а за то, что не умеешь целоваться. С тех пор, кажется, прошла уже целая вечность. Ну, пока! – Женя скрылась за дверью парадного. Но тут же окликнула его: – Заходите за мной завтра. Вместе пойдем на выставку.

– Будет исполнено, Джульетта!.. – крикнул Костя на всю улицу.

– Тише, сумасшедший! – Она послала ему на прощанье воздушный поцелуй.

У своего дома Костя заметил Романа, который ждал его, втягивая голову в поднятый воротник пальто.

– Послушай-ка, так порядочные люди не поступают.

– Как – так? – не понял Костя. – А как поступают порядочные люди?

– Неужели не понимаешь? Мне надо было поговорить с ней наедине. – Роман вскинул голову и прищурил глаза.

– А что же ты не предупредил заранее? Откуда мне было знать? И Женя просила не уходить.

– «Просила» … Она могла нарочно…

– Послушай-ка, Гастев, – вспылил Костя, – если ты хотел пойти с Женей, то зачем пригласил меня? На роль статиста, что ли? По-моему, так: вместе пришли, вместе ушли. А ты с какими-то, фокусами…

– Значит, по-твоему, этого не стоило делать?

– Конечно, не стоило. – Костю смягчила растерянность Романа.

– Выходит, я в самом деле допустил просчет, – в раздумье проговорил Роман, не обратив внимания на вспышку Кости. – Что ж, тогда извини меня, парень.

– Пожалуйста. – Костя быстро отходил. – Кстати, она просила зайти за ней. Вместе пойдем на выставку. Нас двоих. Учти.

– Вот как? – удивился Роман. – Ну что ж, значит, зайдем вдвоем. Ладно, старина, будь здоров.

Негромко насвистывая, он направился к своему дому. Пожалуй, он испытывал даже некоторое облегчение от того, что ему не пришлось остаться наедине с Женей. Весь вечер его искушала, испытывала предательская мысль: «Сказать или не сказать?» Он так ничего и не решил, но при первой же возможности удрал с видом оскорбленной добродетели. Роман считал, что безжалостен к себе – он гордился своей способностью к беспощадному самоанализу.

А Женя настоящая девчонка, размышлял он. Легко поддается настроению. В ней тьма обаяния. Такие симпатичные ямочки на щеках, когда улыбается. Красивая. Нет, скорей чертовски привлекательная. Она оказалась даже лучше, чем можно было ожидать. Хотя при всем том в ней есть некоторая рациональность, даже рассудочность. Впрочем, тоже чисто женское качество…

Какие меткие оценки она дала учителям: «Марианна – сама любовь. У нее душа нараспашку», «Савельич – чудак. Чудаки не всегда удобны, но без них все люди были бы одинаковыми», «Мымра нас поучает, а сама не может объяснить, что такое теория относительности».

Они с Костей наперебой рассказывали, как недавно Мымра объясняла теорию относительности. Объясняла, объясняла и в конце концов сама так запуталась, что в растерянности замолчала и уставилась на класс. Никто, конечно, ничего не понял, но все молчали и как последние тупицы взирали на нее. Каждый боялся пошевелиться. Она всегда придиралась к чему-нибудь, когда попадала в затруднительное положение.

«Вам ясно?» – недоверчиво спросила наконец Мымра. Класс вздохнул с облегчением. «Ясно…» – прозвучало в ответ два-три неуверенных возгласа. Мымра успокоилась, воодушевилась и попыталась вновь объяснить, что же все- таки это такое – теория относительности. Долго плутала вокруг да около. Одно лишь все уяснили из ее слов: что даже сами физики до сих пор не разобрались в этой мудреной теории. Хорошо, Савельич потом все растолковал.

Роман усмехнулся. Вот умники, затеяли с учительницей войну и вообразили себя героями!

Эх, черт возьми, зря он, конечно, пытался прогнать Костю! Ясно, на Женю это произвело невыгодное впечатление. Хорошо хоть, дала знать, что не сердится. Впредь надо быть осмотрительней. И все-таки сказать или не сказать? Он улыбался в темноту. Вот в чем вопрос. Но если сказать – значит, признать себя виновным. В чем?..

Роман был в ударе. Женя посмеивалась, пыталась с ним спорить. Костя молчал, сосредоточенно смотрел себе под ноги.

– Я давно констатирую, – оживленно разглагольствует Роман, подталкивая притихшего Костю, – как вне школы каждый меняется. Возьмите Людочку Маликову. У доски туповата, пришиблена. Как будто деревенеет. А на улице я бы ее не узнал. Как держится! Какая осанка! А Семенцова наоборот. В школе преисполнена достоинства. А сейчас? Спрашивается, ну зачем она так сутулится?

Женя ударила Романа варежкой по руке.

– Перестань сейчас же. Ты у доски тоже не так уж разговорчив и смел.