Георгий Марчик - Субботним вечером в кругу друзей

Я человек скромный, деликатный. Вежливость, если хотите знать, моя вторая натура. Бывает, подойдет трамвай, я как пушечное ядро рвусь вперед, изо всех сил распихивая всех локтями, чтобы поскорее занять место только затем, чтобы потом его кому-нибудь уступить. Более достойному. Младенчику какому-нибудь, инвалиду, скажем, старушке с клюкой.

Вот, к примеру, еду сегодня. С боем, само собой, взял место. Только, может, всего пару раз и двинул кого под ребро. Сижу, размышляю, сейчас чуть-чуть отдышусь, станет в вагоне немного попросторней — и сразу начну уступать свое место. Через две или три остановки поднимаю глаза — начинаю ориентироваться. А они меня обступили со всех сторон, нависли и давят глазами на психику. Дед какой-то с бородой до колен, опять же немолодая тетя, расплывшаяся в своих размерах, чуть на меня не ложится. Ну, ее, думаю, никакое сиденье не уместит — пусть стоит. Опять же какой-то тип с костылем, чтоб ему ни дна ни покрышки. В одной руке костыль, в другой — младенец. И все норовит младенца мне на голову усадить. Так ему удобнее. И при этом еще бормочет: «Извините, извините…»

Я, конечно, человек чуткий, вежливый, готов был сразу же освободить место, но прежде надо было решить, кому его уступить. Кому отдать предпочтение. Это серьезный вопрос, если хотите знать! Ближе всех, к примеру, напирал на меня дед с бородой. Всмотрелся я в него — он даже крякнул, смутился, видно, отвел глаза. Ага, думаю, дедуся, значит, у тебя не чисто с совестью. Чего бы ты крякал и отводил глаза? Да и, знаете, борода — это еще не показатель. В наше время любой мальчишка может бороду отпустить специально, чтобы ему место уступали. Нет, меня на бороде не проведешь, я не из таковских.

Следующий был инвалид с младенцем. Он стоял сбоку, даже чуть сзади, чтобы сподручней было усаживать младенца на мою шею. Какой веселый и находчивый, но меня на мякине не проведешь. Во-первых, еще неизвестно — на самом деле он инвалид, может, он абсолютно здоров и костыль взял специально для маскировки. Во-вторых, неизвестно, по какой причине он инвалид. Может, по собственному головотяпству. Скорей всего, так и есть. Да и лицо у него, как я заметил, какое-то виноватое, словно он чего-то стыдится.

Ну, а что касается мамаши, то лучше говорить не о ней, а о слоне в посудной лавке. Стала мне мамаша на ногу словно Колосс Родосский, так, кажется, его звали, и давит всю дорогу. Пробовал я свою ногу выдернуть — но куда там! Пришлось терпеть. Ведь она только и ждала повода, чтобы на весь вагон раскричаться. Вперила в меня свои буркалы и жжет, словно лучом лазера.

Стоял там еще один какой-то зажатый, ногу поднял как цапля. Не иначе старый учитель. Пошатывался. Не люблю я этих притвор…

Так я и не нашел подходящей кандидатуры, кому уступить свое место. А тут, пока я размышлял и взвешивал, подоспела моя остановка. Я поднялся и галантно предложил всей обступившей меня компании: «Садитесь, пожалуйста!» Пусть сами решают, кому садиться. И с достоинством выбрался из вагона.

И если кто-нибудь после этого скажет, что я невежливый, невоспитанный человек, пусть язык у него, нахала, отсохнет, земля под ногами расколется, пусть… Эээ, да что там говорить!

Итак, все по порядку. В моем купе был лишь один пассажир — худощавый, загорелый мужчина лет около сорока с заостренным интеллигентным лицом и доброжелательным взглядом серых глаз. Он как-то сразу расположил меня к себе. Звали его Саша. Оказалось, он кандидат технических наук. Но не это главное. Он обладал способностями парапсихолога и экстрасенса. Саша мог взглядом передвигать предметы, угадывать чужие мысли, пассами рук излечивать болезни.

Он сказал, что его уже не раз приглашали для лечения видных деятелей, академиков, народных артистов.

— Пишут, звонят, просят, — сказал он. — Лауреаты, депутаты. Ну, как отказать таким людям? Собираюсь и еду.

— А кто оплачивает? — спросил я.

— Никто, — сказал Саша. — Все за свой собственный счет.

— Ну, знаете, — сказал я, — так никакой зарплаты не хватит.

— И не хватает, — сказал Саша. — Зато какое моральное удовлетворение.

— Так никто ни разу и не догадался возместить ваши расходы? — с надеждой спросил я.

Саша загадочно улыбнулся:

— На свете есть кое-что подороже денег…

Кажется, я уловил. Усек. Да он не так прост, как кажется.

Попробую-ка вызвать его на откровенность.

— Прошлым летом в нашем санатории, — ненатурально хихикнув, сказал я, — объявился один медик. Среди женщин прошел слух, что это крупный специалист. Начался переполох. На прием к нему повалили. А он, стервец, принимал только самых хорошеньких. Выбирал и снисходил… Они в восторге. Ах, ах, как он лечит! Как он лечит!..

— Шарлатан, — уверенно заявил Саша. — Не иначе.

— Хуже, — сказал я. — Дамский угодник.

— Раньше были карточные шулеры, — сказал Саша, — а теперь любовные аферисты.

— А ваши пациенты в основном, наверное, пенсионеры? — придерживая дыхание, спросил я.

— Не только, — сказал Саша. — С пенсионерами труднее всего: они самые недоверчивые и привередливые. Легче всего, конечно, излечивать пассами молодых женщин, — чуть смущаясь признался он. В его открытом, честном взгляде было столько скромности и доверия ко мне, что я ни на секунду не усомнился, что процесс излечения молодых женщин не вызывает у него никаких низменных чувств.

— А как это делается? — спросил я на всякий случай.

— В общем-то очень просто. Все дело в кончиках ваших пальцев. Вы осторожно водите руками вокруг нужного места и слегка двигаете пальцами. Они сами подскажут вам, что делать дальше.

— Дотрагиваться можно? — с явным интересом спросил я.

— Да, конечно, если возникнет необходимость.

— А есть ли какие-нибудь границы при этом лечении? — продолжал допытываться я.

— Нет, границ нет, — подтвердил Саша.

Я удовлетворенно кивнул и сглотнул слюну.

— А возникают ли при этом какие-нибудь трудности или осложнения? — спросил я.

— Да был случай. Одна дама подала на алименты. Я так и сказал на суде: «Я экстрасенс, а не какой-то там шалопай. Я знаю, что делаю».

— Вы на самом деле были ни при чем? — спросил я.

— Трудно сказать. Во время сеанса входишь в такое состояние, что когда выходишь из него, уже ничего не помнишь.

— А как к этому относится ваша жена? — спросил я.