Георгий Марчик - Трудный Роман

– Ах вот оно что! – Роман с силой воткнул в снег лыжную палку. – И что дальше?

Собственно говоря, речь шла о довольно незначительном эпизоде, на который решительно никто в классе, кроме Жени, не обратил внимания. Савельич вызвал Романа, не заглянув даже в журнал. Но пока Роман выходил к доске, он раскрыл журнал и некоторое время недоуменно хмурился чему-то.

Роман невозмутимо стоял рядом. Потом учитель обратился к нему за разрешением охватившего его сомнения.

«У вас, оказывается, есть оценка?» – слегка удивленно спросил он.

«Очевидно, – сухо ответил Роман. – Вам лучше знать».

И тогда учитель посмотрел на него долгим-долгим взглядом, как будто впервые что-то открывал для себя. Роман не мог вынести этот взгляд и отвел глаза.

«Вы, следовательно, считаете, что знаете на пятерку?» – тихо, словно бы сам испытывая огромную неловкость от своего вопроса, спросил учитель.

«Да, считаю», – с известным усилием сказал Роман.

«Ну хорошо, – наконец разочарованно и устало молвил Иван Савельевич и покачал головой, – пусть так и останется. Садитесь».

Поразительно, но даже пустяк он сумел довести до размеров галактической катастрофы. Роман пожал плечами и направился к своему месту. Но оказывается, Женя жадно ловила каждое их слово. И теперь требовала у него ответа.

– У тебя по астрономии оказалась пятерка, – наконец первая заговорила она. – Но Иван Савельевич тебя не вызывал. Откуда же взялась оценка?

– Не думаю, что этому стоит придавать значение, – усмехнулся Роман. – Он сам мне поставил пятерку за какую-нибудь реплику. А потом забыл…

– Но почему ты не напомнил ему?

– Ах, оставь этот тон! – вспылил Роман. – Это же обычная вещь.

– Но я хочу все-таки знать, как ты мог согласиться? Ты гордился, что признаешь только честную игру. Возмущался, когда он вместо двойки поставил тебе тройку. А пятерку он поставил по ошибке. Ты же видел, как он сам удивился. И ты промолчал… – Лицо у Жени стало неузнаваемо жестким, требовательным.

– Ты хочешь возвести в степень этот ничтожный случай, чтобы унизить меня. Но вы-то какие? Твои пресловутые рыцари? Тайком пили вино… Обманули Марианну. А котенок, которого бросил Черникин? Ведь это бессмысленная жестокость.

– Это мальчишество, – сказала Женя, машинально поправляя волосы. – Ты зря придираешься.

– Нет, это не мальчишество. Это жестокость. Вы одному мне ничего не хотите прощать.

– У тебя другое. Ты обдумываешь каждый свой шаг. И потом, мы говорим не о них. Сказать, почему ты промолчал? Потому, что скоро собрание и тебя должны принимать в комсомол…

– Ах, скажите пожалуйста! Если все такие, то почему я должен быть лучше? – запальчиво возразил Роман, наклоняясь к Жене. – Почему?

– Вот и будь таким, как все. Подметай пол, ходи на воскресники, участвуй в диспутах. И нечего строить из себя…

– Ха-ха-ха! – с наигранной бравадой и молодечеством засмеялся Роман, хотя бодрился лишь для виду. – Это я-то строю?

– Ну, скажи, зачем тебе комсомол? – Женя пытливо вглядывалась в растерянное лицо Романа. – Ты же ни во что не веришь. Всех чуждаешься. Ради карьеры? Эх, Гастев, я-то вначале думала, ты совсем другой…

– Женя, – примирительно заговорил Роман, – ведь ты не следователь, а я не мошенник. Я полагаю, что никому ничего не должен. В том числе и комсомолу. Моя установка…

– Брось болтать. Твоя установка – обыкновенный эгоизм. Если б ты только знал, – она вздохнула, – как ты обкрадываешь себя! Как все обесценивается, когда все поза, когда все ради себя.

– Ты предъявляешь мне непомерные требования. – Роман повысил голос. – Да, я не святой. И никогда им не буду. Благородство – маска. Снимите ее – что под ней? Случилось самое страшное. Мещане надели доспехи рыцарей. Мещане проповедуют с амвонов, прикрывают каждый свой шаг лицемерием. Ты прекрасно знаешь – Мымра не одинока. А я не хочу быть человеком из толпы, который готов поверить любому болтуну. Я хочу обо всем иметь собственное мнение. А это-то вам больше всего не нравится.

– Ну чего ты кричишь? – со спокойным сожалением спросила Женя, протянув в его сторону руку. – Мне не нравится, кстати, что ты, как и Мымра, всегда всем недоволен. Вы оба только критикуете, но ничего не хотите делать. Хорошенькая позиция. И весьма удобная.

– Ну знаешь ли! – Он понял, что бессилен в чем-либо убедить ее. – Я и Мымра… Это запрещенный прием. Неужели тебе больше нечего сказать?

Женя покачала головой.

– Ну что ж, – через силу улыбнулся Роман. – Честь зовет и меня исполнить свой долг. Хотя, казалось бы, зачем. Финита ля комедия. Мы так ни до чего и не договорились.

– А нам не о чем договариваться. Кстати, учти: многие в классе будут против твоего приема в комсомол.

– Они не верят мне. А ты?

Она задумалась, отвернула лицо.

– Мне все ясно. Не утруждай себя. Я не буду брать у тебя рекомендацию. Плевать мне на ваши рекомендации! – выкрикнул он, начиная удаляться от Жени.

В этот момент и подкатил Костя и растянулся у самых ног Жени.

– Костя, – тихонько позвала Женя. (И от необычной интонации ее голоса он встрепенулся и насторожился.) – Что я тебе скажу… – задумчиво протянула она. – Обещай, что это останется между нами.

Костя кивнул.

– Мы рассорились с Романом, – с трудом выговорила она.

Костя стал поправлять лыжи, чтобы не видеть неожиданно жалкого выражения обиды на лице Жени, которая враз размягчила его, начисто смазала и волю, и решимость и все, что всегда светилось в нем беззаботной веселостью.

– Пойдем, Костя, – вздохнув, предложила Женя спустя некоторое время, – Его ждать не будем. Он в этом не нуждается.

Поднимаясь наверх, Роман оцарапал о ветку щеку – шел не пригибаясь. Болезненно поморщился, приложил к царапине платок. На белой материи проступила рубиновая полоска. Потом вторая, бледнее. Третья уже была едва заметна. Сунул платок в карман. Впрочем, теперь уже царапина не имела ни малейшего значения.

Ни о чем не думалось. К собственному удивлению, на душе было покойно. Вернее, тихо и пустынно. Ему показалось, что где-то в глубине сознания он уже давно был готов к тому, что случилось. Теперь предстояло еще раз все хорошенько обдумать. Без помех и, как это говорится, без отягощающих обстоятельств.

На вершине было ветрено. Роман без особого интереса посмотрел вниз и отметил как само собой разумеющееся, что Жени и Кости нет. Хотел было начать спуск, да решил, что теперь это уже ни к чему. Некоторое время он стоял, не двигаясь, на краю спуска, потом связал лыжи, положил их на плечо и пошел в сторону станции. Путь лежал мимо избы, где ночевал класс.

Он ощутил, как необъяснимое сожаление поднимается в нем, как горечь обиды жжет грудь, затрудняя дыхание.

У избы коротышка Наташа в спортивном костюме гордо и близоруко щурилась на него. Он прошел мимо, не замедляя шага, даже не глянув в ее сторону.