Яков Окунев - Грядущий мир. Катастрофа

Стерн грустно качает головою и уходит.

В той комнате жила Евгения. Теперь ее нет. Он один, совсем один, в этом великом, но чужом Мировом Городе. Викентьев бродит по комнатам, опустив голову, подходит к радио-идеографу.

— Ява! Остров Ява! — вызывает он.

— Соедините с Лессли… Это я, Викентьев. Я хочу говорить с Евгенией.

Лицо Евгении. Ее волосы цвета сумерек. Лицо грустно, но глаза горят счастьем.

— Викентьев, мне вас так жаль!

Но Викентьев, против ее желания, читает ее мысли:

— Мне так хорошо! Я так счастлива! Жизнь моя полна! Лессли! Лессли!

Викентьев разъединяет идеограф и выходит из комнаты. Лифт спускает его вниз, на улицу. Он идет, сам не зная куда, по светящимся улицам Мирового Города. Тротуары почти пусты. Граждане Мирового Города — на террасах. В серебристо-голубом сиянии мчатся по мостовым радиомобили.

Надломленный, без мыслей в голове, Викентьев бродит по улицам, пересекает широкие площади, поднимается на горбы мостов, спускается в туннели. У него подкашиваются ноги от усталости, но он не останавливается.

Какой-то длинный бесконечный мост. Бруклинский мост. Викентьев шатаясь бродит по мосту. За ним увязалась собака, которая не отстает от него, и, когда он останавливается, она поднимает морду, виляет хвостом и тихо скулит. Он ежеминутно оглядывается — не отстала ли собака, и боится, что она уйдет от него.

Золотые пряди зари раскинулись на восточном склоне неба. Викентьев прислонился спиною к стене огромного дома. Собака сидит у его ног и, подняв к нему морду, тихо скулит.

— Собака, ты тоже одинока? Ты потеряла своих?

Не сознавая сам, для чего он это делает, Викентьев прикрепляет к голове собаки чашечки карманного идеографа, которым снабжен каждый гражданин Мирового Города.

Странное ощущение. Тоска по запаху, по острому запаху. Этот запах шел от человека с громким голосом. Где этот человек? Где хозяин?

Собака потеряла своего хозяина и тоскует. Викентьев потерял близкого человека. Собака и человек одинаково одиноки в этом всемирном муравейнике. Идем дальше, собака. Куда? Не все ли равно?

— Гражданин! Гражданин!

Кто-то трясет Викентьева за плечи. Он сидит на ступени высокого дома, опустил голову на руки и спит.

— Гражданин! Гражданин! Вы больны?

Викентьев раскрывает усталые веки и поднимает голову. Человек в светлом плаще положил свои руки на его плечи и говорит что-то.

— Где собака? Где собака? Она ушла?

Человек не понимает Викентьева и соединяется с ним идеографом.

— Собака? Вы потеряли собаку, гражданин?

— Да, собаку… Нет! Я потерял любимого человека, женщину, Евгению. Лессли ее отнял у меня.

— Отнял? Разве она вещь? Вы странно мыслите, гражданин!

Человек в светлом плаще с удивлением рассматривает Викентьева.

— Человеком невозможно владеть. Человека нельзя отнять. Он не предмет, — внушает человек в плаще.

— Она ушла от меня. Я ее люблю.

— О, теперь я понимаю вас, гражданин! Но это ее право. Тут ничего не поделаешь. Впрочем, если вам очень трудно, пойдемте.

Человек в плаще помогает Викентьеву встать. Викентьев не может стоять. У него подгибаются колени.

— Да вы совсем больны! — восклицает человек в плаще. — Погодите минуту.

Он опять усаживает Викентьева на ступень, подходит к киоску идеографической станции и вызывает радиомобиль.

Усаживая Викентьева в радиомобиль, человек в плаще говорит:

— Я знаю, куда вас вести, чтобы вылечить. Через несколько часов вы будете совершенно здоровы.

— Сядьте в это кресло. Сидите спокойно и старайтесь не думать ни о чем. Смотрите на этот блестящий отражатель. Сосредоточьте на нем все свое внимание.

Маленький юркий человек, в белом халате, врач лечебницы эмоций, глядит своими пронзительными черными глазами в глаза Викентьеву и гладит его по голове, по лицу, по плечам. У врача повелительный резкий голос, и хотя Викентьев не понимает того, что он говорит, но чувствует себя во власти какой-то силы.

Врач соединяет себя с Викентьевым идеографом.

— Вы хотите уснуть! — повелительно диктует он Викентьеву. — Вы закрываете глаза! Вы дремлете!

Да, Викентьев хочет спать. Кресло плывет под ним. Еще несколько минут, и он почти теряет сознанье. Но это не сон, а полудремота. Он ощущает присутствие врача и его силу.

— Евгения Моран, — произносит врач с чужим акцентом. Веки Викентьева вздрагивают.

— Евгения Моран, — повторяет врач. — Она далекая. Чужая! Слышите? Нет тоски по ней. Слышите?

Странно, почему он тосковал по Евгении, дочери профессора Морана. Викентьев безвольно соглашается с врачом. Она далекая, чужая…

Он совсем теряет сознанье. Врач осторожно выходит из кабинета и возвращается с помощником. Оба они переносят Викентьева на кушетку. Щупают его тело: оно в каталепсическом состоянии.

— Теперь вы просыпаетесь, — приказывает врач. — Вы больше не больны тоской по Евгении Моран.

Викентьев просыпается. Садится на кушетке. Он устал, разбит, но нет тоски и чувства потерянности.

— Где вы живете, гражданин?

Викентьев не может назвать того дома, в котором он живет. Он бормочет:

— Стерн… Я живу там, где Стерн.

— У нас очень много граждан с таким именем. Покажите-ка ваш идеограф.

На чашечках идеографа — номер. Врач вызывает станцию.

— Вы живете на улице Ленина, в доме № 107. Я вызываю радиомобиль. Он отвезет вас домой. В течение недели вы будете приезжать ко мне.

Через четверть часа Викентьев мчится по улицам Нью-Йоркского Сектора. В Мировом Городе он больше не чувствует себя одиноким и затерянным.

Воздушный корабль летит на восток. Викентьев с озаренным лицом — на носу корабля в устремлении вперед.

— Это я, Викентьев, желает ли говорить со мной Евгения Моран?

— Что за вопрос, Викентьев?

На экране вспыхивает фигура Евгении. Викентьев спокойно смотрит на экран. Она ничего не тревожит в его душе.

— Откуда вы говорите, Викентьев?

— С воздушного корабля. Я отправляюсь в Уральский Сектор на работу.

— Это хорошо, Викентьев.

— Да, хорошо. Я гражданин Мировой Коммуны. Прошлое умерло.

— Прошлое умерло, Викентьев.

Да, прошлое умерло. Викентьев и Евгения Моран, ожившие через двести лет в новом мире, приобщились полностью к человеческой семье Великой Мировой Коммуны.

Всякая утопия намечает этапы и вехи будущего. Однако, утопист — не прорицатель. Он строит свои предположения и надежды не на голой, оторванной от жизни, выдумке. Он развивает воображаемое будущее из настоящего, из тех сил науки и форм человеческой борьбы, которые находятся в своей зачаточной форме в настоящее время.

Возможно, что многие читатели, прочитав этот роман, сочтут все то, что в нем изображено, за несбыточную мечту, за досужую выдумку писателя.