Виктор Слипенчук - Звёздный Спас

Отец, глубоко вздохнув, задумался. Кеша напомнил отцу:

– А что же этот старец в длинных одеждах, если вы скрывали обо мне, как он узнал?

– Ах да, – спохватившись, отозвался отец. – Тут виною не старец (мы называли и называем его Досточтимый Отец ), а ты, сынок.

– Я? – удивился Кеша.

– Да, – подтвердил Иннокентий Иванович.

Голос его внезапно осел, и Кеша подумал, что отстранённость не так-то легко даётся отцу – она всего лишь способ, касаясь сокровенного, не соприкасаться с ним. И Кеша решил, что больше не будет задавать вопросов, потому что вопросы слишком уж ранят отца.

Между тем отец продолжал:

– Дело в том, сынок, что, играя с досо́чками , ты до того увлекался, что, выстраивая игрушечные дворцы, засыпал в них. Я переносил тебя на кровать, а просыпаясь, ты рассказывал маме о своих чудесных снах: горах, лесах и реках, о каких-то цветочных людях. Мы радовались твоим рассказам, потому что считали их воздушными замками из твоих снов. Наша радость подогревалась мыслью, что благодаря досо́чкам найден верный способ направить твоё воображение в область снов. Чтобы впоследствии ты думал о своих возможностях не более как об иллюзиях. Мы очень хотели, чтобы ты был обычным человеком, мы не хотели тебе тех страданий одиночества, что испытывали сами в общении с людьми. Это горько, очень горько сознавать, что мир не такой, каким мы его видим, что он был и всегда будет только таким, каким мы его чувствуем. Но сверхчувственное восприятие – удел немногих. Мы не в состоянии объяснить ни себе, ни кому бы то ни было – что, как, и почему? Мы это умеем, мы это чувствуем – и всё. Мы одиноки, мы песчинки, занесённые в этот мир из глубин времени.

Отец замолчал. От его отстранённости не осталось и следа. Кеша и сам чувствовал, как горит лицо, как громко бьётся сердце.

– Папа, – сказал Кеша. – Может, не надо, может, в другой раз?

– Нет-нет, отчего же? – возразил отец. Они оба знают, что время пришло.

Он помолчал. Кеша почувствовал, что отец теперь даёт время успокоиться ему.

– А ты знаешь, сынок, с этими досо́чками вышла такая чепуха, что мы с мамой едва не лишились чувств, и всё благодаря тебе.

Отец неожиданно засмеялся. В ответ и Кеше стало неудержимо весело. Может, потому, что отец опять вынул носовой платок и, не торопясь продолжить повествование, вытер выступившие слёзы. Он всегда так делал, когда собирался рассказать что-нибудь по-настоящему забавное.

– Приезжаю однажды из нашего алабушевского санатория, я там электриком работал. Мама твоя в слезах, нет Кеши, пропал! Вот только что был, она лежала, слышала, как играл досо́чками. Может, минутку-другую вздремнула, а очнулась – нет сына, исчез.

Мы туда, мы сюда! В подклеть, во двор – нет Кеши. Бежать на улицу – по дворам, по соседям? Разумом вроде бы охватываем – надо, а чувство не пускает. Чувство даже против того восстаёт, что мечемся туда-сюда.

Сели рядком на кровать, мать в расстройстве, мол, не мог он, то есть ты, Кеша, выйти из избы, дескать, неподъёмная дверь для твоих маленьких сил. Невидяще уставились в полусферу, выстроенную из досо́чек , а в голове у нас мысли одна хлеще другой – маленький-то маленький, а вдруг доступно ему открывать и закрывать запоры? Тогда не сидеть надо, а бежать по дворам, по соседям. Спасать ребёнка, как бы не упал в какой смертоносный колодец. В общем, изнутри подмывает – сил нет. Но и чувство охладилось и отвердело, как сталь. Норовлю подняться, а ноги не слушаются.

Допустим, что побежим, оповестим людей, но тогда хошь не хошь, а объяснять придётся, что ребёнок-то не простой, особенный, как говорится, с Звёздным Ключиком . Вот и выдашь его и навсегда лишишь детства, потому как для младенческого организма нет тяжести более неподъёмной, чем его необъяснённая особость. А вдруг он не где-нибудь, а рядом?

Словом, всякие мысли – калейдоскоп. Однако сидим, словно окаменели. И вдруг, прямо из воздуха, мелкими-мелкими точками, как бы из стягивающихся между собой песчинок или капелек, – ты, сынок, вырисовываешься посреди выстроенных тобою досо́чек. Всё плотней, плотней становишься. Будто кто-то невидимый наводит на резкость изображения и пододвигает тебя к нам всё ближе, ближе – стоп. Вот он ты весь – живой, здоровый.

Мы с матерью разом кинулись – Кешенька! А ты – рад-радёшенек, глаза светятся, вскочил, показываешь на сферу из досо́чек – сейчас там, у ручейка, ты вместе с девочкой посадил лесной цветочек.

– Какой цветочек? Ах, звёздный ты наш! – смеясь, воскликнула мама и давай кружить с тобой по горнице.

Отец опять весело засмеялся, переживая событие давних дней, и Кеша тоже обрадовался – он помнил тоненькую, как прутик, девочку и синюю-синюю луковицу цветка, которую вместе они высаживали. И хотя во власти воспоминаний отец всё ещё улыбался, но в улыбке уже была и грусть.

Какое-то время он молчал, собираясь с мыслями, а когда продолжил, в повествовании вновь зазвучали нотки отчуждённости.

– Наша радость очень быстро сменилась страхом, потому что твои исчезновения стали повторяться. Мы почувствовали, что каким-то образом твои сны материализуются, а скорей всего, ты уходишь в какое-то своё невидимое тело, для которого пространство снов так же реально, как наш настоящий мир. А вдруг ты заблудишься там и не вернёшься? Каждый день мы пребывали в страхе. Это было похоже на пытку, и мама пригласила досточтимого отца.

– Это того загадочного старца в длинных одеждах и с жезлом в руке? – поинтересовался Кеша, чтобы удостовериться.

– Да, того, – ответил Иннокентий Иванович.

– Он что, был соседом, рядом жил или как? – опять поинтересовался Кеша.

– Да нет, – качнув головой, сказал Иннокентий Иванович и опять, достав платочек, стал машинально мять его, собираясь с мыслями.

Он молчал довольно долго, не находя нужных слов. Да и откуда было взяться им, чтобы выразить мысли, которые прежде не выражались обычной речью, а проникали в его сознание путём намёков и полунамёков? Путём догадок, исходящих от собственного опыта и экстрасенсорных возможностей, и ещё невероятных мифов, укоренившихся в их эзотерической среде. Не будь Кеша аспирантом, исследующим паранормальные явления, и не откройся у него самого дар сверхчувственного восприятия, наверняка мало что понял бы он из объяснений отца. Сейчас же внешнее косноязычие не только не мешало, а, напротив, способствовало пониманию.

– Мы, нас не так много, живём ячейками. Старшинство никто никому не передаёт – старший сам знает, что – старший. Он входит в контакт с другими ячейками, а в своей на сокровенные темы не беседует. Наоборот, подчёркивает свои и чужие успехи в обыкновенности. Такой-то написал письмо сыну или получил письмо от сына. Сам делится новостями из писем. Хотя каждый из ячейки знает, что ни он, ни такой-то не нуждаются в письмах. Зачем писать письма родственникам, если умеешь читать их мысли на расстоянии? Когда кому-нибудь из нашей ячейки становилось невмоготу от одиночества, старший вдруг приводил какого-нибудь человека и просил взять его на квартиру. По способностям, которые они демонстрировали, мы считали, что они из других ячеек. Но, как оказалось, не все.