Виктор Слипенчук - Звёздный Спас

– Что-то подобное я тоже уже слышал, точнее, представлял себя конечной пылинкой на самом верху гигантской пирамиды. Пылинкой, идентичной мириадам пылинок, но то, что среди них она самая верхняя и самая конечная пылинка и понимает своё главенствующее положение среди них, – это обособляет её. Наделяет новым качеством – информированностью.

– Вот-вот, остановишься у какого-нибудь камня или пирамиды, усилишься их энергией – и ты уже в настоящем. Не девятисекундном, а вечном, в котором прошедшее или будущее всего лишь вектор направления. А вектор – это знание, но и незнание имеет смысл. Весь растительный и животный мир, все они ближе к Богу. Они, как и Он, живут вне времени. Человеку же дано чувство времени. Люди, скрывавшиеся во время войны в катакомбах, круглосуточно были лишены солнца. И что же? В них включались биологические часы, отмерявшие в сутках не двадцать четыре часа, а тридцать шесть. Срабатывал биологический инстинкт отсчёта неземного времени. То есть когда-то, до всемирной катастрофы или катастроф, Земля вращалась вокруг Солнца гораздо медленнее. А может, тут виною инстинкты сынов Божиих, прилетавших с планеты Неборо́беН и бравших в жёны дочерей человеческих? И утраченные секунды способствовали появлению новых людей. В древности – кроманьонцев.

– Ты уходишь от ответа – кто ты? Без ответа любое знание опасно, точнее безответственно, потому что безлично. Тем более идеи, навеянные безличным знанием. На Земле много различных людей, но каждый принадлежит какому-то конкретному этносу, национальности.

– Но идеи не имеют национальности. Идеи принадлежат культуре, а планетарная культура – это культура общечеловеческая. И вне её не может развиваться ни один этнос.

– Кто ты?

Наполнив пробку-стаканчик ректификатом, Иннокентий осушил его.

– Меня всегда интересовали муравьи и пчёлы. Каждый муравей и каждая пчела являются носителями общей, так сказать, стратегической идеи. Идеи выживаемости муравьиной колонии или пчелиной семьи. Этот инстинкт подчинения настолько глубок в каждом муравье и пчеле, что невозможно представить себе одинокого муравья или пчелу. Кажется, что у них одна душа на всех. С людьми так не получается. Вполне возможны – толпы одиноких. И не только в лепрозориях. Люди, спешащие в храмы, – каждый идёт сам по себе, а собравшись, вопрошают Бога единой молитвой. Стало быть, люди идут к Богу, чтобы почувствовать единство душ и как откровение единую душу. Единую душу человечества легче спасти.

– Но и потерять легче, если она не вписана, скажем так, в голограмму Земли.

Обычный компьютерный диск – это своего рода конкретный понятный предмет, с которого человек научился считывать записанную на него информацию. А плазменный – это такой, с которого и Земля, и люди могут считывать свою жизнь. И камни, и деревья, и всякая земная тварь – они суть плазменные диски. То есть энергетические поля, которые пока не доступны человеку. Сегодня он не видит не только запечатлённого в них, но и реально происходящего. То есть видит лишь в материальном мире, который в сравнении с миром тонким, то есть миром невидимым, чрезвычайно мал, практически ничтожен. По сути – человек слеп.

– Кто ты? – опять спросил Иннокентий.

Ответ последовал тотчас.

– Я – очень маленькая частичка тебя, меньше самой меньшей, и потому могу находиться во всём, в самом воздухе, которым ты дышишь. А потому я больше тебя, точнее, объёмнее.

– Но самая маленькая частичка не может находиться сразу во всём.

Иннокентию хотелось сказать, что это не логично, но он вдруг почувствовал, что аргументы логики в данном случае не убедительны.

– Ты уже освобождаешься от обручей личинки и скоро почувствуешь, что ты есть частичка в Боге. Ты же не станешь отрицать того, что Бог вездесущ и может находиться сразу везде и во всём?

– Нет, отрицать не стану. Но самая маленькая частичка меня, меньшая самой меньшей по величине, должна будет уравняться с Вездесущим, а это уже искушение.

– Никакого искушения, потому что главное – не величина в Боге, а узнаваемость, память о Боге. Всегда, буду, хочу – это память и узнаваемость.

– Вот именно – всегда, буду, хочу , – сказал Иннокентий, надавливая на вещие слова потому, что инстинктивно ощущал исходящее от них пространство, необъятно огромное и разбегающееся во все стороны.

Он внутренне рванулся, услышав треск рвущегося полотна. Он увидел себя рядом с Досточтимым Отцом , старец прикасался к его темени металлическим жезлом. Это был треск электрического разряда, пробежавшего по металлу.

– Нет-нет, меня никто не обязывал проверять тебя. Мне достаточно ощущать твоё желание, чтобы верить тебе. То есть себе. Да-да, тебе – себе. Вполне можно запутаться в понимании ощущений материального человека, идущего через пергамент временных пространств. Одно наслоение, другое, третье – и компьютер завис. Да-да, несколько ошибочных кликов – и надо менять сервер. Предполагаю, что именно поэтому люди тонкого мира, как прошлого, так и будущего, напрямую не сообщаются с человеком во плоти, то есть материальным человеком.

– Так, стало быть, это всё-таки пространство?

– Да, это пространство, в котором я-прошлое и я-будущее находятся вместе так, что ты вполне можешь узнать всё своё прошлое и будущее. Но надо быть предельно осторожным. Из всего, что открыто тебе, ты можешь уяснить ровно столько, сколько способна освоить твоя душа. У тебя есть будущее только потому, что ты не в состоянии постичь всё и сразу. Но если бы ты постиг всё и сразу – прошлое и будущее исчезли бы, уступили своё время царству настоящего, то есть времени бы не было. Это доступно только Богу и пребывающим в Раю. Когда тебе открывается далёкое будущее или далёкое прошлое – ты в Боге. А без Бога смещается притяжение души, человек утрачивает чувство золотого сечения, им овладевает отрицание. Так что уже отрицание самого себя или самоуничтожение есть один из способов признания Бога со стороны монстров, которых всегда и везде было предостаточно. Во временных полостях сохранившихся пространств нашей планеты так же, как и в невостребованной памяти человека, есть осколки удивительных цивилизаций.

– Ты говоришь: я-прошлое, я-будущее, но где я нахожусь сейчас?

– Ты находишься в коконе настоящего времени. Именно отсюда можно шагнуть в прошлое или будущее или задержаться в нём и через девять секунд «выпасть в осадок», то есть вместе со всеми очутиться в так называемом реальном времени.

– Я очень хочу спать, – медленно выговаривая слова, сказал Иннокентий и нисколько не удивился тому, что вагон превратился в его однокомнатную квартиру, которую он снимал у водителя «Икаруса» Никодима Амвросиевича, а сам он лежал на диване-кровати. Усталость, вызванная перенапряжением чувств, давала себя знать. Он закрыл глаза.