Владимир Шитик - Слушайте звезды!

— Почему вы меня так боитесь?

На что последовал новый взрыв. Из довольно бессвязных криков выходило, что Ким — сопливый мальчишка, ничего не понимающий, возомнивший себя центром мира и не желающий думать и помогать людям, которые ночей не спят, стараются его выручить. Он, Ким, ничуть не лучше всех этих придурков из комиссии, которые наделали от страха полные штаны и уже ничего не соображают. Ему, Киму, не задавать бы идиотские вопросы и не трястись за свою шкуру, ничего этой шкуре не будет, останется она в целости и сохранности, а работать, помогать, вместе со всеми искать выход. Его, Кима, давно бы уже изолировали от всех и вся, если бы не существовало на свете умных людей, которым он, Ким, и его судьба совершенно не безразличны. Да, есть возможность реальной опасности, и нельзя ею пренебрегать. Но ведь точно так же может оказаться, что никакой опасности нет и все попусту суетятся. Пятьдесят на пятьдесят. Фифти-фифти.

Закончился скандал тем, что у Пищагина разболелось сердце, он стал совать под язык какие-то капсулы, и Ким дернулся позвать на помощь. Но академик остановил его.

Нечего народ будоражить. И так все нервные стали, будто девицы-институтки. Сейчас пройдет.

Он посидел еще немного и Тяжело поднялся. От былого его оживления не осталось и следа. Сейчас это был старый, усталый, измученный человек. Видно было, как трудно ему, как гнетет его то, что он ничего не может сделать, ничем не умеет помочь.

— Ладно, пойду я. Не тушуйся. Выкарабкаемся. — Он неумело попытался подмигнуть Киму. Уже в дверях его догнал вопрос:

— А сверху вы горы снимать не пробовали? Может быть, удастся увидеть его? — на что Пищагин бормотнул себе под нос: «А-а… ерунда!» и вышел.

Ким лежал на постели, уставившись в потолок и обдумывал разговор с Пищагиным. Было ясно, что положение у него ничуть не лучше того, в котором он был раньше. Помощи ждать не приходилось. Нужно было действовать самому. Искать этого «партнера», по выражению академика, место, где он прячется. Найти и попытаться договориться. Именно договориться, а не пытаться схватить, скрутить или уничтожить.

И средство есть, с помощью которого можно попробовать. Гул. Со вчерашнего вечера он не усилился, но как-то истончал, стал выше тоном. Появилась некая направленность. То есть, когда Ким становился посреди комнаты и начинал медленно поворачиваться, внимательно прислушиваясь к себе, гул то затихал, то едва заметно усиливался, становился отчетливее. Усиление было, когда Ким стоял лицом к югу. Значит, в этом направлении и нужно искать.

Ким с утра собирался рассказать Пищагину о своем открытии, но послушав, как тот кричал, и приняв в расчет свои соображения, решил промолчать. Нет уж, хватит душу наизнанку выворачивать, сами попробуем разобраться!

Прямо сейчас бежать нельзя. Будет обед, спохватятся. Наверное, надо сразу после обеда. Что-то придумать нужно, чтобы с экспериментами не приставали. Сказать, что плохо себя чувствует? Тогда уже точно не вырвешься — наблюдать станут.

Вообще-то можно сказать, что созрела одна идейка и надо подумать в одиночестве, попросить, чтобы не беспокоили. На это должны клюнуть. И, закинув руки за голову, он стал дожидаться обеда.

Ким продрался сквозь кусты, потрогал решетку ограды — слишком частая, не протиснешься. Придется через верх. Главное — чтобы из клиники не заметили. Вскарабкался по прутьям, подтянулся, забросил ногу. Присел наверху, держась за острия. Высоковато прыгать, но никуда не денешься. Примерился и, стараясь не зацепиться за ограду курткой, полетел в траву. Сильно ударился пятками, упал набок. Тут же поднялся, отряхиваясь, смерил взглядом высоту, с которой прыгал. Да, метров пять будет.

Ну что же, первый этап пройден. Не поздно еще, правда, вернуться. Усмехнулся про себя: это опять прыгать, недолго и ноги поломать. Нет уж, лучше вперед.

Тем более, что назад пути уже нет. Надо вперед. Только сначала подальше отойти отсюда — вдруг тревогу поднимут.

По счастью существовал маршрут автобуса, который петлял и вился по всему городу. Выходила как бы большая спираль. Лучшего и ожидать было нечего. Только приходилось очень вслушиваться, потому что старый автобус ревел, гудел, чихал, люди входили и выходили, ссорились из-за того, что кто-то не передавал билет, а кто-то расставился в проходе, как комод, — ни обойти, ни перепрыгнуть — и трудно было в этом гаме уловить далекий глубинный гул. Ким весь погрузился в себя, и постороннее уходило, только гул был, и он все рос и рос, когда автобус поворачивал к южной окраине города.

Наконец Ким вышел — дальше ехать не имело смысла, автобус уходил совсем к северу, а общее направление уже определилось. Какая-то догадка шевельнулась у Кима в связи с этим, но развить ее он еще не смог.

Он отправился по узким улочкам к окраине. Было пустынно — рано еще, народ не вернулся с работы. Это попозже люди начнут возиться в своих огородах, а старушки рассядутся по лавочкам, стоящим почти у каждых тяжелых, металлических ворот.

У таких ворот он и упал, когда неожиданно отказали ноги. Они подломились сразу, на шаге, и Ким, падая, едва успел подставить руки, чтобы не удариться лицом. Кое-как подтянулся к лавочке, забрался на нее. Итак, он на верном пути. Повторяется та же самая история. Его не пускают. Ничего, сейчас он отдышится и тронется дальше. Нужно преодолеть себя, преодолеть ту чужую силу, которая забрала власть над его телом и пытается приспособить к себе. Главное сейчас — не бояться. Но страха-то и нет! Странное дело: боялся-боялся, а когда наступил самый решительный момент, бояться вдруг перестал. Правильно, нечего бояться, страшнее того, что с ним было, ничего уже быть не может.

Эй, ты слышишь? Мне нечего бояться тебя, потому что я иду договариваться, а не убивать. Понимаешь: договариваться. Мы сумеем найти общий язык, мы постараемся. Сейчас в этом мире нет никого ближе нас с тобой и поэтому нам просто необходимо договориться. А теперь отпусти мои ноги, верни им силу, чтобы я мог прийти к тебе.

Кем и чем бы это существо ни было, Ким сейчас остро чувствовал его страх. Но сознание чужого страха не веселило. Снова и снова пытался он внушить «тому» свое спокойствие, свою уверенность.

Ким не замечал, что говорит уже не мысленно, а вслух, во весь голос. И словно дошли его слова до того, кто прятался там, впереди, на склоне горы. Ноги вновь слушались Кима, он мог двигаться дальше. Еще несколько раз они слабели, прежде чем Ким добрался до последних домов города, и, чувствуя это, он останавливался, придерживаясь за забор, и мысленно, и вслух уговаривал «того» не противиться, дать идти, а когда слабость проходила, опять брел и брел вперед.