Владимир Шитик - Слушайте звезды!

Когда стучит по крыше дождь, скорее засыпаешь.

Портной стоял посреди улицы, и ему казалось, что вокруг тишина. То, что говорили вокруг, его не касалось, и, значит, такие речи все равно что тишина.

Постояв так еще немного, портной опустил голову и пошел домой.

Вечером портной поужинал грустными воспоминаниями, а потом всю ночь не спал. Он передумал многое, но не пришел ни к какому решению.

Наутро голод вновь выгнал его на улицу. Придя на рынок, портной с трудом отыскал свободное место и разложил на прилавке с полдюжины ножниц — а вдруг найдется покупатель, и тогда у портного появятся деньги на еду.

Но покупатель не находился, все проходили мимо и покупали у тех, кто громче зазывал. Портной молчал — он ведь не знал и не понимал нынешнего наречия. Поначалу он, правда, пару раз выкрикнул:

— А вот, подходите, самострижные ножницы! Самострижные ножницы, колониальный товар!

Однако никто не обратил на портного внимания, и он замолчал.

А рынок кричал, зазывал, спорил, обманывал… Потом портного толкнули в спину, он оглянулся — дородный торговец, не замечая портного, оттеснил его в сторону и высыпал на прилавок охапку свистулек, бирюлек, оловянных брошек, стеклянного бисера, поддельного жемчуга и еще чего-то яркого и блестящего, чего он, оттертый в сторону, не успел разглядеть.

Оставшись без товара, портной сокрушенно вздохнул и пошел меж рядов, безразличными глазами разглядывая прилавки.

Его не узнавали, его не понимали, его не замечали, ему теперь было все равно.

Ножниц, конечно, было жалко, да только зачем они ему теперь? Портной остановился, вздохнул…

И вдруг он увидел яблоко. Большое, красное. Яблоко лежало на самом краю прилавка рядом с горкой других таких же яблок. Торговец яблоками пристально, не мигая смотрел на портного.

…Такие же красные яблоки давным-давно росли в тех местах, откуда был родом портной. Быть может, они и по сей день там растут — кто знает?..

Портной еще раз вздохнул и четко, старательно выговаривая каждое слово, сказал:

— Дай мне яблоко, я очень прошу. Торговец молчал.

Тогда портной жестом показал, чего ему хочется.

Торговец молчал.

Тогда портной взял яблоко…

Торговец молчал.

Портной съел яблоко.

Торговец… оживился и что-то призывно закричал. Подошедшая хозяйка набрала полную корзину яблок, расплатилась и ушла.

Тогда портной взял еще одно яблоко и съел его. Потом еще…

Потом, смутившись, отошел в сторону. Он наконец-то понял: торговец, как и все прочие горожане, не видел его. О чем-то подобном портной слышал в детстве. Тогда в сказках говорилось о шапках-невидимках, однако, положа руку на сердце, портной мог поклясться, что таких шапок, шляпок или колпаков он шить не умеет.

Вернувшись домой, портной долго обдумывал свое положение, покупать никто у него ничего не покупает, шить, стало быть, бесполезно. Ходить на рынок…

Ходить на рынок ему нужно просто обязательно. На рынке всегда много народа, возможно, когда-нибудь он встретит там человека, который либо увидит его, либо заговорит доступными словами. Не может быть такого, чтобы все горожане стали ему непонятными.

И портной стал каждое утро ходить на рынок, а вечером возвращаться с него. Он ходил меж рядами, прислушивался к речам, присматривался, брал порою с прилавка яблоко, финик, куриную ножку…

А после бродил по городу, вздыхал, глядя на то, как блекнут сшитые им платья и тускнеют галуны на камзолах.

Особенно грустно и одиноко бывало ночью.

Иногда же, встав затемно, портной точил булатные — теперь единственные — ножницы, проверял, не затупились ли заморские иглы, затем садился за стол и ждал.

Порою по нескольку дней.

Никто не приходил.

И он вновь начинал ходить на рынок, где никто не замечал и не слушал его.

Так прошли лето и осень, настала зима. Выпал первый снег, и портной подумал, что его быть может заметят по следам…

Но и следы не помогали, и он ходил по рядам, слушал, смотрел, брал мороженое яблоко…

Уходил, садился на берегу замерзшей реки и молчал.

А за спиной его гремел колесами и каблуками, кричал, шептал, к чему-то призывал чужими голосами город. Хлопали двери, скрипели ворота, визжали калитки…

Но вот однажды, как-то под вечер, он вдруг услышал мелодичный перезвон. Портной подумал, что это ему показалось, и не стал оборачиваться.

Тут я должен вам объяснить, что портной давно уже не слышал ни связной речи, ни мелодичных звуков. Когда и как пропала в городе музыка, он не заметил.

Перезвон повторился. Портной обернулся… и увидел человека. Человек смотрел на него и улыбался. В правой руке человек держал короткую, аккуратно обструганную палочку. Человек был настолько тощ, что даже широкий плащ с чужого плеча не мог этого скрыть… а человек еще и улыбался — должно быть для того, чтоб не так были заметны его впалые щеки.

— Эй, ты чего? — спросил портной, с трудом подбирая полузабытые слова.

Вместо ответа человек обернулся и провел палочкой по сосулькам, свисающим с дерева. Услышав мелодичный перезвон, портной улыбнулся, а человек сыграл еще и еще раз, потом вдруг спросил:

— Нравится, да?

— Д-да, — только и смог ответить портной, продолжая смотреть на землю.

Человек склонился в поясе, долго рассматривал портного, а потом еще раз, на этот раз осторожно, с опаской спросил:

— Так ты меня слышишь?

Портной утвердительно кивнул. Человек не обрадовался; он просто сел рядом с портным и стал смотреть на белую замерзшую реку.

Долго они так сидели и молчали. Портной понимал, как это хорошо, что нашелся хоть один человек, который его видит и слышит. Да, конечно, нужно радоваться, петь, плясать от счастья — ведь целых полгода… Но радость не приходила. На душе было тихо и пусто. Быть может, все это оттого, что когда ты один, то пустоту вокруг измерить нечем, она бесконечна, а вот когда вас становится двое…

Портному вдруг захотелось услышать голос второго человека, и он спросил:

— Ты кто?

— Я… был музыкантом, — сказал человек. — Есть такой инструмент — кралесина. Слыхал?

Портной хоть и смутился, однако кивнул, и музыкант продолжил:

— Поначалу они удивлялись, отчего я играю все тише и тише. Потом… я слышал их прекрасно, они меня — нет… я разбил кралесину. И оглох, как и все.

Музыкант замолчал, долго смотрел на замерзшую реку, потом прошептал:

— Тишина — это смерть. Ты первый, кого я услышал. Спасибо.

Портной сдержанно вздохнул и не ответил. Ему казалось, что еще немного, и он поймет, что же случилось с городом.

Дул ветер, шуршала по спинам поземка…

— Пойдем, — сказал, вставая, музыкант, и взял портного за плечо.

Портной послушно поднялся и пошел. Теперь колючая поземка мела прямо в лицо. Пока они сидели у реки, уже стемнело, города не было видно, и только вдали, в бесшумной метели неверным пятном расплывался уличный фонарь. Фонарь раскачивался на ветру и скрипел неестественно громко.