Юрий Никитин - Сборник Русские идут!

Ага, сейчас он возражает против индивидуального героизма. Что это так нехорошо с гранатами под танк, грудью на амбразуру, а горящие самолеты – на вражеские колонны бензовозов. Что прошла эра героизма, это из прошлого жестокого века… Что сейчас миром двигают идеи. Лепят цивилизацию и направляют ее по тому или другому руслу. И так далее, тому подобные истины… Эх, да кто с этим спорит?

Однако прочность и ценность идей – любых идей! – можно узнать только по той цене, которую за них готовы заплатить. За одни человек готов пойти на митинг и покричать, за другие – пожертвовать червонец в предвыборный фонд, а за некоторые готов рискнуть жизнью. Если надо, то и отдать ее за торжество этих идей, взглядов, воззрений.

– Дорогой Степан Бандерович, – проговорил я, тем самым прервав его журчание, – вы можете представить себе, что с гранатами под танк бросится человек за идею раскрепощенной сексуальности, свободы ходить без лифчика или право употреблять матерные слова в печати? А вот за свободу, независимость, право голоса, за коммунизм, фашизм или папизм – дело другое.

– А что хорошего в этом бросании под танк? Лучше бы научить попадать по нему из гранатомета!

– Вот только с трудом представляю, – продолжил я, будто и не слыша, – что кто-то готов пожертвовать жизнью за демократию. За коммунизм – могу представить, не везде еще в нем разочаровались, уже с трудом могу представить, как жертвуют за идею поставить во главе все­мирного правительства папу римского, уже гораздо легче представить себе непримиримых борцов за торжество ислама…

– Вы не ответили, – напомнил Коломиец сварливо.

– Пожалуйста! Рейтинг идей – цена, которую за них готовы заплатить. Выше ценности жизни уже ничего нет. Но если за что-то готовы отдать жизнь… И не надо про продажных генералов, о забрасывании трупами и прочие приемчики, которыми любую дискуссию можно увести в сторону. Мы говорим о ценности идей. О ценности идей, за которые человек сам, добровольно, без принуждения отдаст жизнь. Никакой продажный генерал не требовал, чтобы Матросов бросился на дзот!

– А общественное мнение? – напомнил он.

– А что мнение? Плюй на все мнения и береги здоровье. Будут ли юсовцы ездить со своей пропагандой по планете, если их станут убивать? Не идею, ее убить невозможно, но самих носителей идеи? Если юсовцы по-прежнему поедут в Африку и арабские страны, где их убивают, и будут настойчиво убеждать в правоте своих идей, то… несмотря на их гибель, идеи лишь станут прочнее. Идеям нужна кровь праведников. Но если юсовцы отступят… самое слабое место в их образе жизни – сверхценность жизни отдельных существ… то для каждого обнаружится гнилость самой идеи. А они отступят!

Он пожал плечами:

– Конечно, отступят. Но мы от этого варварами быть не перестанем.

– Это лишь вопрос терминов, – поправил я. – На самом деле варвары – это они. А мы – культура.

Солнце опустилось за край зубчатой стены. Я вышел усталый, как лошадь после скачки. Небо стало нежно-лиловым, каким бывает перед наступлением темноты.

Володя вырулил на Красную площадь, понесся через центр, сейчас никаких пробок, кое-кто уже ложится спать. Когда машина подкатила к подъезду моего дома, на небе высыпали звезды.

– Пожалуй, – предложил Володя, – я провожу вас до квартиры…

Я отмахнулся:

– Я не каратэка и не тэквондист. Это они панически боятся получить в зубы. Ладно, один раз живем…

Консьержка проводила меня блестящими глазами. Все уже знают, что за мной приезжает машина с кремлевскими номерами!

Я поднялся на лифте, привычно сунул ключ в замочную скважину. С той стороны в дверь бухнуло так, что та выгнулась, как пленка мыльного пузыря, затем заскреблось: ну что же ты такой неповоротливый, уже час топчешься, скорее же открывай, ну не могу я больше без тебя, я же соскучилась без тебя, я же умираю без тебя, мне же горько и страшно без тебя, я ж еле-еле дождалась…

Я придержал дверь, а то сшибет, Хрюка выметнулась, как лев в прыжке на бизона, я кое-как отодрал ее от груди, уже весь исцелованный и истоптанный:

– Погоди!.. Ну погоди, давай зайдем в квартиру…

Захлопнул дверь, пошел было на кухню, но вовремя вспомнил о новых обязанностях, вернулся и отключил сигнализацию. В первые дни забывал, а через две минуты в квартиру врывались черепашки-ниндзя, такими эти ребята кажутся из-за вздутых бронежилетов. Только вместо мечей – десантные автоматы… И всякий раз штраф за ложный вызов.

Хрюка металась, толкала налитым, как у спецназовца, телом, сбегала на кухню и постучала по пустой мисочке.

– Худеть надо, – сказал я укоряюще. – Все говорят, что ты толстая.

Но налил и воды, и сыпанул в другую миску сухого корма.

– Вот сейчас выпью кофе, – объяснил я, – и пойдем гулять. Извини, без кофе я не человек. Погоди чуть, по­терпи.

На кухне противно капает вода, словно по мозгам стучит. Значит, я успел проголодаться, как волк весной, сытый я все эти житейские мелочи не замечаю. Печь послушно пыхнула синеватым огоньком. Я набирал воду в джезву, и тут в прихожей резко зазвенел телефон.

Чертыхнувшись, все же устроил посудину с водой на огонь, отправился к орущему аппарату:

– Алло!

Из трубки донесся тихий смешок:

– Ой, только не укуси… Это я, Стелла. Я хотела подхватить тебя по дороге, но разве ж таких людей можно вот так?.. Пришлось ждать, пока телохранитель уедет, а то бы, наверное, застрелил…

– Он такой, – заверил я. – Привет, Стелла. Что скажешь?

– Спускайся, – предложила она. – Я уже приготовила ужин. На двоих. Машину подам прямо к подъезду, как твой цербер, так что разницы не заметишь.

Я оглянулся, вода в джезве начинает подниматься легким паром, в холодильнике лишь ветчина и вареное мясо, да и не думаю, что авантюры на сегодня уже исчерпались…

– Замечу, – ответил я. – В твоей пахнет иначе. Но мне еще надо погулять с Хрюкой. Понимаешь, я могу пропустить заседание правительства, но прогулку с собакой пропустить не могу. Она этого не поймет.

– Так в чем дело? – удивилась она. – Я мешать не ­стану.

Хрюка внимательно прислушивалась к разговору. У собак слух в десятки раз мощнее, они слышат не только слова, сказанные по телефону, но улавливают все оттенки тембра.

– Спущусь через две минуты, – пообещал я. – Ты можешь начинать раздеваться.

– В машине? – засмеялась она. – Нас остановит ГАИ. Да и перед собакой как-то неловко…

В трубке щелкнуло. Мои руки автоматически выключили газ, врубили сигнализацию, заперли дверь, а в ушах звучал ее голос, в котором звучало облегчение. Раньше она бы сама укусила за такую грубую шуточку, но сейчас явно побаивалась, что сошлюсь на усталость, загруженность государственными делами, необходимость выспаться перед завтрашним тяжелым днем, а у государственных мужей они все тяжелые, неподъемные…