Марина Золотаревская - Король Завидий

— В коридоре стоит моя охрана, — прошептал он.

— Позвольте им войти, — живо отозвался Такронт. — Я тут кое над чем работал… как раз закончил. Им, пожалуй, будет интересно. А вам, государь, тем более.

Только сейчас король заметил, что на мутно-синих стенах камеры ярко белеют строчки формул, колонки цифр, какие-то графики…

— С вычислениями можно ознакомиться потом, — перехватив его взгляд, сказал узник. — Лучше взгляните на иллюстрацию.

Он указал рукой на стену, и Зариций увидел рисунок.

— Что это? Шутиха?

— Недурно, недурно, ваше величество. — Физик одобрительно кивнул королю, точно студенту. — Очень даже недурно. Ведь тут изображена ракета. Летательный аппарат с реактивным двигателем, способный передвигаться в безвоздушном пространстве.

Король задохнулся, будто сам на миг попал в безвоздушное пространство:

— Ты… ты работал над этим здесь?

Учёный пожал плечами:

— Знания и очки оставались при мне. Нашлись и писчие принадлежности…

И он подбросил на ладони белый мелок. Нет, не мелок — то была маленькая белая косточка.

— Вы уж простите за исчёрканные стены, государь, — прибавил Тарконт, улыбаясь.

— Как же он ошибся… — подумал вслух король.

— Кто?..

— Мой покойный знакомец… Неважно. — Зариций потёр лоб. — Что значит реактивный?

— О, это совсем простая штука…

Учёный пустился в объяснения. Король слушал внимательно и скоро сказал:

— Достаточно, я понял. Охране видеть такое незачем. Не их ума дело.

Он помолчал, будто собираясь с силами, и в конце концов выговорил:

— Твоя идея гениальна.

Физик слегка поклонился, и Зариция прорвало.

— Да, гениальна, — закричал он, — но неужто ты рассчитывал увидеть её воплощённой? На что ты надеялся? На мою смерть? На государственный переворот? На чудо?

— Все три предположения ошибочны, — сдержанно отвечал Тарконт. — На самом деле я надеялся… надеялся доказать, что моя идея осуществима. Я это доказал. — И он обвёл рукой испещрённые выкладками стены камеры.

— Кому доказал?

— Вопрос поставлен неверно. Речь идёт о научных доказательствах в виде точных расчётов.

— Ну, хорошо, — согласился Зариций, — подкрепил ты свою идею точными расчётами. А если теперь я прикажу, к примеру, тебя казнить?

— Казнь как дополнительное доказательство? — спросил узник без всякого страха, даже с некоторым интересом. — И что дальше?

— А дальше я пришлю сюда маляра…

— Смотрите, ваше величество, — предупредил Тарконт, — как бы маляр не оказался бывшим профессором физико-математических наук. В нашем государстве сейчас это вполне вероятно.

— Я выберу такого, — пообещал Зариций, — который не знает даже арифметики. Закрасит он твою идею вместе с расчётами, и ей конец!

— Законы природы, — возразил физик, — невозможно похоронить под слоем краски. Рано или поздно кто-то догадается использовать их таким же образом.

— Законы природы существуют с начала мира! И никто не додумался…

— Значит, человечество дозрело до нового открытия лишь на нынешнем витке познания. Но всё-таки дозрело.

— Человечество? Как бы не так! Один человек! Только твой гениальный ум…

— Найдётся конгениальный, — перебил Тарконт.

— Когда? Лет через сто?

— Возможно, — был ответ. — Не исключено также, что через пятьдесят лет. Или через год. Или через месяц. Кстати…

Учёный подошёл к королю вплотную, снизу вверх глянул ему в лицо и негромко спросил:

— Вы уверены, государь, что никто в целом мире не работает над чем-то подобным… в эту самую минуту?

Король отпрянул и, не ответив ни слова, метнулся вон.

Солдаты охраны изумились, когда его величество выбежал в коридор, рывком задвинул засов и на миг прислонился к двери, будто придерживая её. Потом, переведя дыхание, он шагнул к соседней камере.

На сей раз, входя, король рукой притенил глаза — и сразу встретился взглядом с обитателем помещения, стоящим у дальней стены.

Тот был вдвое моложе Тарконта, но за год их точно переделали на один образец. Грязная истрёпанная одежда висела на узнике мешком, чёрная кудлатая грива смыкалась с такой же бородой. Глаза казались ещё более выпуклыми из-за худобы.

— Ага, пожаловал, — прогудел ровный голос.

— За дверью ждёт моя охрана, — торопливо проговорил Зариций.

— Вижу, — усмехнулся Шмель, — ты не забыл нашего нежного расставания. Ладно, не бойся. Ведь сейчас ты у меня в гостях. Потчевать тебя, правда, нечем, зато почитать тебе кое-что могу.

Король уже заметил, что на стенах камеры белеют строчки: где одна, где две, где целые столбцы; некоторые зачёркнуты до полной неразборчивости, другие обведены кружком…

— Тут большей частью пустяки — черновики, — объяснил поэт. — Потом просмотришь. Ты лучше сюда взгляни. Только что завершил…

Он указал на дальнюю стену, где было начертано одно-единственное стихотворение.

Зариций подошёл и прочёл. В стихотворении было двенадцать строк, и каждая разила наповал.

— Ты… ты сочинил это здесь? — ахнул он.

— А что было делать, если сочинялось именно здесь, — отвечал Шмель. — Грешен, стены исцарапал. Казённое имущество вволю попортил. Ну кто же виноват, что у меня оказалось столь острое перо!

И поэт подкинул на ладони маленькую белую косточку.

— Как же он промахнулся… — промолвил король.

— Кто?..

— Мой покойный приятель… Не суть важно. — Зариций махнул рукой. — Прочти-ка это вслух.

— Изволь…

Выслушав, король прошептал, обращаясь скорее к самому себе:

— Я запомнил всё…

Ненадолго он умолк, а потом вымолвил через силу:

— Это стихотворение гениально.

— Рад слышать, — хмыкнул поэт.

— Да, гениально, — закричал король, — но неужели ты рассчитывал, что оно увидит свет? На что ты надеялся? На мою смерть? На государственный переворот? На чудо?

— Неплохие варианты развития событий, — дерзко отвечал Шмель. — Но я надеялся совсем на другое. На то, что мне удастся найти верные слова. Похоже, что получилось.

— Ну, хорошо. Нашёл ты верные слова, перелил в них душу. А если я сейчас прикажу, скажем, тебя казнить?

— Казнь в знак признания! — воскликнул поэт почти весело. — А что потом?

— А потом я пришлю сюда маляра…

— Cмотри, — поостерёг короля поэт, — как бы маляр не оказался бывшим литературным критиком. Нынче у нас в государстве это ох как возможно!

— Я выберу такого, — посулил Зариций, — который не знает даже азбуки! Краска покроет все верные слова вместе с черновиками, и конец твоему бессмертному творению!

— Как не так! — засмеялся Шмель. — Чтобы покончить с ним, тебе придётся покончить с собой.

— Что?

— Навряд маляр сумеет закрасить краской твою память. Или купоросом вытравить из неё мои стихи. Ты их запомнил. Значит, они будут жить по крайней мере столько, сколько ты сам. А главное…