V.АЛENTIN - Мир чужих ожиданий

Виктор сел обратно, и предсказуемо преисполнился сарказмом:

- Вы же говорили, что из моей книжки всё про меня поняли, вот и продемонстрируйте.

Бабушка подалась вперёд и с заговорщицким видом уточнила:

- Ты точно готов это услышать?

Виктор хмыкнул:

- А почему нет? Мне даже интересно, что за бредни вы про меня напридумываете.

Бабушка удовлетворённо кивнула:

- Хорошо, но есть одно условие. Я, видишь ли, страшно не люблю говорить в пустоту. Поэтому прошу тебя пообещать, что ты не попытаешься покинуть наш гостеприимный дом до того, как я закончу.

- Ладно, обещаю. Подумаешь… Что вы там такое рассказать можете…

Даша понимающе улыбнулась, Катька радостно хихикнула.

Бабушка потёрла переносицу, и особым своим, преподавательским тоном произнесла:

- Сразу хочу тебе объяснить вот ещё что. Любой писатель всегда пишет о себе, вне зависимости от сюжета и придуманных героев. Художник рисует о себе, музыкант играет о себе и своей душе, даже программист кодит о себе, но писатель особенно сильно открывается перед публикой. Писатель наиболее уязвим перед умеющими вдумчиво анализировать полученную информацию. Человек органически неспособен производить то, чего нет в нём самом, и остаётся только отделить фантазию творца от каркаса, который её удерживает. При должном умении, понять и сделать выводы из этого отчаянного «о себе» не представляет никакого труда.

Виктор заметно напрягся, и несколько испуганно спросил:

- С чего вы это взяли? Что, детективщики все на подбор – маньяки? Или эти, ну что ужасы пишут или про зомби? И сценаристы стерео – они сами всё это на себе пробовали? – Виктор убеждённо откинулся на спинку кресла. – Такого не может быть. Чужой опыт вполне заменяет свой собственный. И о нём тоже можно писать, петь, танцевать и всё такое прочее…

- Нет, уважаемый. Это ложь тех, кто пытается скрыть собственную порочную натуру под красивыми словами о «творческом вымысле» и «рассказах очевидцев». Бесспорно, для антуража и декораций вполне подходят чьи-то рассказы, фантазия, и мир, рождённый в чужих мечтах. Всё это будет справедливо ровно до того момента, пока ты не создашь героя повествования. Его чувства и мотивации всегда будут твоими собственными, рождёнными в твоей душе. И будут говорить о тебе куда больше, чем самая чистосердечная исповедь. Мы можем производить только то, что в нас заложено: человек рождает человека; монстры придумывают монстров; собака щенится щенками, а не кроликами. Автор, конечно, старается создать героя лучше и оригинальнее, чем он сам, и пытается придумать для него соответствующие реплики, но нет-нет, да и проглянет его собственное, нутряное так сказать. Умение заметить эти проблески, и увидеть за ними самого автора – это именно то, что позволяет Андрею быть успешным редактором, а мне – легко ставить на место наглых мальчишек, возомнивших себя страшно загадочными личностями. Ну что, готов услышать о себе то, что сам рассказал в своей повести?

- Готов… - промямлил Виктор без всякого энтузиазма.

В гостиной воцарилась тишина. Бабушка задумчиво смотрела куда-то в пространство, и заговорила медленно, тщательно подбирая слова:

- Где ты родился - не знаю, поскольку этого ты и сам не знаешь. Но в том возрасте, к которому относятся твои первые воспоминания, вы с мамой жили в маленьком деревенском домике на юге России. Скорее всего, речь идёт о Николаевской области. Ты смутно помнишь, что в это село вы откуда-то приехали, ехали на поезде, очень долго ехали, в поезде мама напилась с какой-то тёткой, и плакала. Мама вообще часто плакала, и тебя это пугало, потому что, наплакавшись, она зверела и принималась крушить мебель и посуду, и ты тоже часто попадал под горячую руку.

Андрей не видел Витькиного выражения лица, но видел его руку, лежавшую на подлокотнике кресла, ладонь сжалась в кулак, костяшки заметно побелели, Катька тревожно всматривалась в его лицо.

Бабушка на Виктора не смотрела, и говорила всё так же медленно, нарочито выговаривая каждую букву:

- Ты всю жизнь боялся и ненавидел свою мать, и сейчас злишься на себя за это, потому, что её давно уже нет в живых. Но я могу успокоить твою совесть – из того, что ты о матери помнишь, я могу однозначно заключить, что твоя ненависть была лишь ответом на её неприязнь к тебе. Она категорически не могла любить, хотя, по её мнению, и была обязана испытывать к тебе некие, неведомые ей, материнские чувства. Может быть, именно из-за этого внутреннего противоречия она и пила, и спилась в конце концов. Будучи подростком, ты узнал причину бегства матери из родных мест. Её желание обосноваться вдалеке от больших городов было вызвано тем, что …

Витька отчётливо скрипнул зубами, и сдавленно выговорил:

- Может, хватит об этом? Я уже понял, что вы прекрасно знаете, какое у меня было детство. Но я давно вырос, и не верю в теории о влиянии детских воспоминаний на дальнейшую жизнь человека…

Бабушка с интересом взглянула на Витьку и прекратила пытку:

- Ладно, я больше не буду. Но совсем обойти стороной тему твоего взросления не получится – в этот период было немало приятных и значимых для твоей дальнейшей жизни вещей. Я начала с самых стыдных и отвратительных эпизодов исключительно из врождённого садизма. Иногда просто не могу удержаться – сообщила бабушка и мило улыбнулась.

Виктор снова скрипнул зубами, стукнул кулаком по подлокотнику, но промолчал. Бабушка продолжила рассказывать, но теперь уже быстрее, не вколачивая слова в собеседников:

- После того, как хозяйка дома, где вы жили, отказала твоей матери в продлении аренды, мама была вынуждена устроиться на работу. Она к тому моменту уже числилась некредитоспособной, и не продала тебя на усыновление только по одной причине – тоненький ручеёк финансовых поступлений от её родных был предназначен именно тебе, а не ей лично. В ближайшем моногородке при химкомбинате была школа. В школу требовалась хоть какая-то грамотная преподавательская единица, недобор был громаднейший. Мама в своё время с горем пополам получила бакалаврский диплом, и её приняли с распростёртыми объятьями. Предоставили жильё – флигель, пристройку к зданию школы. Конечно, никаких уроков эта женщина никогда не вела; ученикам, как и прежде, приходилось слушать заунывные типовые уроки Департамента. Но аккредитацию школы пересмотрели, статус повысили, финансирование увеличили, все были довольны.

И вы стали жить в школе. Ты поступил в Первый Класс, и впервые в жизни у тебя появились друзья и приятели. Мать тоже не скучала – её окружали собутыльники из таких же, как она, «благородных неудачников», волею судьбы оказавшихся школьными учителями. Так продолжалось много лет – ты с лёгкостью переходил из Класса в Класс, мать всё больше опускалась. Тебе нравилось учиться, и нравилось жить прямо в школе, вся остальная детвора разбегалась после уроков по домам, а ты развлекался чтением в школьной библиотеке. Приучил тебя к этому занятию один примечательный человек. Он тоже был учителем, но совсем не таким, как мама и её приятели; и тоже жил прямо в школе. У него была какая-то квартира, или что-то в этом роде. Но он предпочитал оставаться ночевать в школьном клубе – ему было тяжело добираться без машины и без помощника домой. В тот момент, когда вы познакомились, ему было уже около семидесяти лет, он тяжело болел и был совершенно одинок. Он единственный из всех школьных педагогов вёл уроки вживую, и рассказывал потрясающе интересные вещи. А когда ты приставал с расспросами и просил рассказать ещё что-нибудь, он предлагал тебе книги, и ты знал, что пока не прочитаешь – он не будет с тобой разговаривать. Школьная библиотека была, кстати, его рук делом. Именно на её создание он и тратил свою зарплату и социальные выплаты…