Андрей Ваон - Чемпионат

На горизонте замаячили белоснежные сопки, стремительно увеличивающиеся в размерах по мере приближения. Скоро Юра свернул с русла реки и, с рёвом преодолев береговой обрыв, оказался возле домика с довольно большим участком, обнесённым плетёным заборчиком. На шум двигателя из дома вышла мама.

— Юрка! — она легко, несмотря на свои годы, сбежала по ступенькам крыльца и бросилась обнимать сына, вылезшего из своего транспорта.

— Здравствуй, мам! — Он подставил свою небритую щёку. — А где отец?

— Да на охоте он. Скоро будет. Мы же твоё послание получили, так что ждём тебя. Он, собственно, и хотел подстрелить кабаргу, чтобы дичью тебя попотчевать. Их тут столько сейчас развелось — людей нет совсем. Давай, я тебя пока чаем попою.

Юра прошёл в тёплый дом. Тепло и электричество поступало из энергоблока, разработанной фирмой, в которой двадцать лет назад трудился его отец. Когда всё развалилось, он сумел собрать для себя небольшую установочку и, когда они с матерью удалились на Алтай во время Великого Развала, он прихватил её с собой.

У родителей был сад и огород, климат и специфические сорта позволяли им неплохо кормить самих себя. Также имелась корова и овцы. Вполне себе деревенская жизнь, с которой они управлялись, обеспечивая себе мирное и спокойное существование. Тем более что сельский образ жизни поощрялся в молодой стране. Власть взяла курс на малый техногенный уклад, слагая экономику из туризма и рекреационных ресурсов. Тем самым они сберегали остров диковинной природы. В то время как соседний Казахстан, оттяпавший себе кусок пожирнее, чем бывший Рудный Алтай, усиленно гробил горы, леса, реки и озёра, оставляя жирные колеи мёртвой природы.

Юра знал, что здесь умиротворение накрывало с головой, а покой мягкой пеленой лечил все внутренние беспокойства. И если бы не его жажда какой-то бурной деятельности, непрерывной капелью точившая его все эти двадцать с лишним лет, он бы давно затаился бы этом чудном уголке вместе с Лерой и родителями. Лера частенько оговорками намекала, что это был бы неплохой вариант устраниться от всех этих политических и футбольных дрязг.

Отец пришёл румяный, в унтах, с ружьём и кабаргой, которую тащил на санях здоровенный кобель лайки Бунтарь.

Ранний вечер вымостил тёмное небо россыпью звёзд и затрещал усиливающимся морозцем. Отец с Юрой вышли на крыльцо подышать перед ужином.

— Вот не добивает сюда гарь и смрад, как будто здесь раздувает всё гигантский вентилятор.

— Да, место здесь замечательное. Я тогда удачно спрогнозировал здешнее спокойствие и чистоту. Вот, правда, внутреннее спокойствие далось тяжелее и, соответственно, переезд сюда. Но, глядя из нынешнего окна, из этого года, хочу сказать, что правильно всё же поступили. Хотя тогда я мучался сильно, переживая за тебя и Леру, — отец глядел в чёрный горизонт, который топорщился невысокими горами, — думаю, если сейчас у вас в Москве ничего не получится, то единственный шанс ещё что-то спасти пойдёт отсюда, из Сибири. Осталось здесь много русского и крепкого.

— Мальчики, марш с мороза в дом! — Ксения Ивановна выглянула из приоткрытой двери. — Ужин на столе.

Они нырнули обратно в уютное тепло, которое сочилось вкусными запахами. Стол был утыкан разнообразной вкуснятиной, за которую Боброву бы оторвал голову любой современный диетолог. Кабарга, зажаренная в печи, нашпигованная брусникой, румянилась в центре стола; в селёдочнице блестел малосольный хариус; квашеная капуста, первая в этом году, хрустящей горочкой отражала свет люстры; картошка парила головастыми клубнями по тарелкам, а солёные огурцы соблазняли прилипшими укропинками. Спиртное у Бобровых игнорировали, поэтому просто с аппетитом закусывали и даже, можно сказать, объедались. Утоление голода и редкое семейное единение улыбками дополнительно красили тёплую террасу.

После пили чай. Конечно, из самовара и, конечно, с малиновым вареньем. В камине трещал декоративный огонь.

Мама не выдержала и нарушила гармонию наболевшим:

— Что там с Лерой опять? Она тут видофонила — глаза совершенно огромные стали в печали. Хотя улыбалась и хотела выглядеть бодрой.

— Да всё то же, мам. Мучается она со мной.

— А сама она не может за себя решать? Тебя-то что не устраивает?

— Да то не устраивает, что морока одна выходит! Пусть она десять раз прирождённая жена декабриста, и все мои невзгоды разделяет уже столько лет. Больше того, в дело наше лепту вносит немалую. Но ведь знаю же, что хочется ей другого… Вот если бы мы с вами остались… Но «Возрождение» — это же дело моей жизни! Вот и хотелось и женщину любимую рядом иметь, и дело серьёзное. А получилось ни там, ни тут… Пап, может, бросить всё, Лерку забрать, да с вами заселиться?

Мама поддалась на фантазию, заблестела мечтательно глазами. Но Владимир Викторович был более суров и к себе, и к жене, и к сыну:

— Ты помнишь наш с тобой разговор тогда, в начале смуты?

— Пап, конечно. Одно из краеугольных событий в моей жизни. Ты всегда была авторитетом. Вот и тогда направил.

— Ну, это ты, как говорится, хватил. — Отец слабо улыбнулся. — Но неужели с тех пор что-то поменялось? Или кризис пресловутый возрастной настал у тебя? Али усталость какая постигла? — ирония заискрила в глаза Боброва-старшего.

— Усталость, слабость, старость — это все дела понятные. Грусть-печаль иногда съедает, по Лере тужу, футбол опостылел, мерзость отовсюду ржавчиной сыплет. Не это ломает, не это… Вдруг сомнение возникло, нужно ли это всё, что мы делаем. Точнее, даже не то, что делаем, а к чему стремимся. Особенно когда приезжаю в Новосибирск — всё там развивается, люди чисты помыслами, дети нарождаются — на кой им объединение вновь какое-то? Груз такой на хребте позорный тащить в виде Москвы и окрестностей…

— Тр-р-р! Стоп! Ну откуда вот эта хлипкая логика отщепенцев и развалолюбов, которые любят кормиться на костях, собирая крошки с барского стола, когда всё жирное расхватано, а вкусное сожрано?! Сибирь Сибирью, радоваться за них нужно, да, но и других нельзя забывать. Отдельно взятое небольшое и счастливое государство — не есть благо для всех наших людей, для потомков Великого Народа. Да и про Землю в целом нельзя забывать. Одно светлое пятно среди метастазов разрушения не спасёт и не согреет. Куда ты растерял имперское сознание? Где амбиции менять мир к лучшему в целом, а не в своём уютном уголке, доме, семье?

— Отец! Разве ты сам не удалился с театра всех действий? Что ты на свои же вопросы ответишь?

— А это как раз для тебя было сделано — должен быть у человека тихий уголок, куда он в минуты отвлеченья может спрятаться. Где будет окружён заботой и покоем. Я поэтому и ушёл из «Гравита», хотя с Ганжой, другом твоим «единоутробным» до сих пор сотрудничаем.