Луи-Себастьен Мерсье - Год две тысячи четыреста сороковой

— Но что же делает Сорбонна, эта старшая дочь королей? {58} 58 Сорбонна, эта старшая дочь королей? — Сорбонна — парижский университет, старейший в Европе, основан в 1253 г. Робером де Сорбоном. «Старшей дочерью королей» ее впервые назвал французский король Карл V. К середине XVIII в. Сорбонна сделалась центром мракобесия; закрыта в 1794 г., воссоздана в 1808 г. См.: Jourdain Ch. Histoire de l’Université de Paris au XVII et XVIII siècle. Paris, 1862.

— О, эта принцесса ныне всеми покинута. Сия старая дева, наслушавшись предсмертных вздохов непереносимо скучного и выродившегося языка, пыталась уверить нас, будто он нов, свеж и пленителен. Она пропускала периоды, калечила полустишия и притязала на то, будто тошнотворное, варварское наречие ее возрождает язык века Августа. {59} 59 …тошнотворное, варварское наречие… язык века Августа. — Тошнотворное, варварское наречие — средневековая схоластическая латынь, употреблявшаяся в научном обиходе, медицине и т. д.; язык века Августа — латинский язык начала классического периода. Наконец стало ясно, что она на то только и способна, что пищать пронзительным, фальшивым голоском да наводить сон на двор, на город, а главное — на своих учеников. Тогда указом Французской Академии {60} 60 Французская Академия — основана в 1634 г. кардиналом Ришелье; академики («бессмертные») избирались пожизненно, пополнение академии происходило только в случае смерти одного из сорока ее членов, причем сам претендент выдвигал свою кандидатуру. С 1673 г. церемония приема новых академиков стала публичной (женщины не допускались на нее до 1703 г.); с 1683 г. присутствие на заседаниях оплачивалось (так называемая система жетонов, при которой каждый присутствовавший получал небольшое вознаграждение). В состав Академии входили многие выдающиеся деятели литературы и культуры (хотя и далеко не все — среди них не было Мольера, Ж.-Ж. Руссо, Дидро и др.), но также и представители аристократии и духовенства, ничем себя не прославившие. В течение долгого времени Академия помещалась в Лувре; в 1793 г. была упразднена, позднее восстановлена и существует поныне. См.: Gaxotte P. L’Académie française. Paris, 1965. ей велено было предстать перед судом последней, дабы держать ответ, что полезного свершила она за те четыре столетия, что ее холили, возносили и содержали. Она попыталась было выступить в свою защиту на том смехотворном наречии, в котором древние римляне, конечно, не поняли бы ни звука. Что до французского языка, то на нем она не способна была произнести ни единого слова и не осмелилась говорить на нем со своими судьями.

Академия сжалилась над ее затруднительным положением и милостиво повелела ей молчать. Засим к ней проявили снисходительность и научили изъясняться на языке, которым говорила вся нация; с тех пор, потеряв свой античный убор, свою спесь и свою ферулу, Сорбонна занимается лишь тем, что старательно обучает своих учеников тому прекрасному языку, который что ни день совершенствует Французская Академия. Ставшая менее робкой и более решительной, чем прежде, Академия эта руководит ею, не слишком, впрочем, ее угнетая.

— А что сталось с Военной школой? {61} 61 Военная школа — готовила офицеров для французской армии; создана в 1753 г., первоначально находилась в Венсенне, в 1756 г. обосновалась в построенном для нее здании на Марсовом поле; существовала до 1793 г.

— Ее постигла та же участь, что и прочие учебные заведения. Ей были свойственны все их пороки, не считая тех, что обусловливались особым ее назначением. Муштровать солдат еще не значит воспитывать людей.

— Простите, если я злоупотребляю вашей добротой, но вы коснулись эдесь слишком важного вопроса, чтобы я мог не остановиться на нем; в дни моей молодости только и было разговоров, что о воспитании. Каждый ученый считал долгом написать на эту тему книгу, и хорошо еще, если она оказывалась только скучной. Лучшая из этих книг {62} 62 Лучшая из этих книг… — Имеется в виду «Эмиль» Руссо; книга увидела свет 24 мая 1762 г., вскоре была запрещена, а 11 июня публично сожжена. — самая доступная, самая разумная и в то же время самая глубокая — была сожжена рукой палача, и ее всячески поносили люди, которые поняли в ней не больше, чем лакей этого палача. Откройте же мне, сделайте милость, каким путем удалось вам воспитать людей?

— Людей воспитывает не столько учебное заведение, сколько мудрая и мягкая политика нашего правительства; но если говорить здесь только об образовании ума, то скажу вам, что, обучая детей азбуке, мы одновременно знакомим их с действиями алгебры. Наука эта проста и всегда полезна: овладеть ею не более сложно, чем научиться читать; изучение ее не представляет ровно никаких трудностей, и алгебраические формулы уже не кажутся простонародью волшебными заклинаниями. [50] Когда в Париже только еще появилось книгопечатание, кто-то задумал издать «Начала» Евклида; {310} но так как в этой книге, как известно, изображены окружности, прямоугольники, треугольники и всякие линии, некий работник типографа вообразил, будто это книга волшебных заклинаний, и испугался, что в то время, как он будет набирать ее, явится дьявол и унесет его с собой. Типографщик настаивал, тогда бедняга решил, что он хочет его погибели, разум его совсем помутился, он не слушал ничьих уговоров и спустя несколько дней скончался со страха. Мы заметили, что эта наука приучает разум видеть вещи в точности такими, каковы они есть на самом деле, и что в применении к ремеслам подобная точность неоценима. Прежде детей обучали бесконечному множеству наук, которые совершенно не могут помочь им достигнуть счастья в жизни. Мы выбрали из них только те, кои способны внушить им верные и обоснованные понятия. Раньше всех без исключения учили двум мертвым языкам, которые, как тогда казалось, включали в себя все человеческие знания и не давали детям ни малейшего представления о людях, с которыми им предстояло жить. Мы довольствуемся тем, что обучаем их родному языку и даже позволяем себе менять это обучение в зависимости от степени дарования ученика, ибо нам надобны не грамматики, а люди, умеющие владеть словом. Стиль — это человек, {63} 63 Стиль — это человек… — Ставшие афоризмом слова из «Речи о стиле» Бюффона, произнесенной 25 августа 1753 г. по случаю избрания его во Французскую Академию. и тому, кто обладает сильным умом, следует говорить языком, присущим ему, весьма отличным от того набора слов, из которого заимствуют недалекие умы, обладающие лишь унылой способностью запоминания. Нашим детям преподается мало истории, ибо история есть позор человечества {64} 64 …история есть позор человечества… — Мысль эта перекликается с суждением Руссо в романе «Новая Элоиза» (кн. 1, письмо 12). Впоследствии Мерсье пересмотрел свою точку зрения. В предисловии к «Истории Франции» он, между прочим, писал: «Можно до некоторой степени пренебрегать историей древней… но новая история приносит несравненно больше реальной пользы, она проливает свет на многие события сегодняшнего дня и позволяет нам их понять, ибо исторические факты — звенья одной цепи, тесно между собой связанные, и весьма трудно, даже сейчас, от этого уйти» ( Mercier L.-S. Histoire de France, t. 1. Paris, 1802, p. I—III). и каждая страница ее кишит безумствами и преступлениями. Боже нас упаси представлять им все эти примеры честолюбия и разбоя. Педантствующие историки возвели королей в ранг богов. Мы обучаем наших детей более ясной логике и внушаем им более здравые понятия. Все эти сухие хронисты, эти истолкователи времен, все эти восторженные или бесстыжие писаки, которые первыми дрожали перед лицом своих кумиров, исчезли вместе с теми, кто воспевал и славил властителей мира. [51] От Фарамона {311} до Генриха IV едва ли назовешь хотя бы двух королей, которые бы обнаружили, не говорю уж умение царствовать, но хотя бы тот здравый смысл, который требуется обыкновенному человеку, чтобы управлять собственным домом. Помилуйте! Время течет так быстро, неужто жертвовать досугом наших детей ради того, чтобы запечатлеть в их памяти имена и даты, бесчисленные факты и генеалогические древа? Как все это ничтожно по сравнению с тем обширным полем морали и физики, что простирается перед нашими глазами! Напрасно станут нас уверять, будто в истории содержатся примеры, кои могут послужить уроками для грядущих веков; это страшные, это губительные примеры: [52] Декорация в истории, правда, временами меняется, но чаще всего это приводит лишь к новым несчастьям, ибо за каждым королем влечется целая вереница бедствий. Всякий, всходя на престол, не считает себя королем, пока придерживается прежних установлений. Ему надобно уничтожить прежние порядки, во имя которых пролито было столько крови, и ввести новые; они противоречат прежним, но приносят столько же вреда, сколько приносили те. неизменно являя нам зрелище поистине рабской покорности и тщетных усилий свободы, гибнущей от руки нескольких людей, которые воздвигают новую тиранию на обломках старой, такой пример способен лишь преподать урок деспотизма, сделать его более сильным и грозным. Если и встречается порой в истории муж достойный и добродетельный, то его современники оказываются чудовищами, которые тут же губят его; такие картины попранной добродетели, хоть, разумеется, и соответствуют истине, представляют собой, однако, не менее опасный пример. Лишь зрелый человек может созерцать подобные картины, не бледнея, и даже ощущать тайную радость при мысли, что торжество злодеев преходяще, добродетель же бессмертна. Но от детей подобные картины следует удалять, им надобно свыкнуться с понятиями порядка и честности, дабы последние образовали, так сказать, субстанцию их душ. Мораль, которой мы их обучаем, это не отвлеченные пустые рассуждения. Мы учим их нравственности практической, которая применима к каждому их поступку, такой нравственности, которая говорит образами и заставляет душу ребенка открываться добру, учит его быть мужественным, способным жертвовать собственным самолюбием, — одним словом, быть великодушным.