Андрей Валентинов - Нуар

Покосился на безмолвного майора.

— Провокационного содержания, говоришь?

Надел шляпу — и повернул к выходу, по дороге не забыв подмигнуть слегка растерянному Прюдому. Тот действительно не понимал по-русски и сейчас мог лишь гадать о происходящем. Но много ли увидишь в глубинах таинственной славянской души?

Ричард Грай уже открывал дверь, когда в спину ударил отчаянный визгливый вопль:

— Родя! Я не винова-ат, Родя!.. Я не выношу боли, я очень чувствительный. Я от одного уда-ара могу умереть, мне вра-ачи категорически запретили волнова-аться…

Он перешагнул порог, даже не обернувшись.

— Теперь понимаете, гражданин Гравицкий, о-о-от… как трудно организовать открытый судебный процесс? Всегда найдется дурак, который начнет петь не по сценарию, о-о-от… Просто трус — еще ничего, но если попадется, так сказать, трус-энтузиаст…

Сонник догнал его в коридоре. Далеко Ричард Грай не ушел — за ближайшим поворотом его встретили двое скучающих «ажанов». «Извините, мсье, сюда нельзя. Приказ!» Он стал возле окна, ведущего во внутренний двор. Стекло было грязным и мокрым, дождь не переставал, мир за кирпичными стенами съежился, став плоским, непрозрачным.

— Выдачи Гершинина мы требовать не станем. Пусть им французы подавятся, о-о-от… А вот Тросси — уж будьте добры. Вам уже передали приказ руководства, гражданин Гравицкий?

Бывший штабс-капитан слушал вполуха. Все потеряло смысл, став мутным и плоским, как мир за окнами. Мир, откуда ему не уйти…

— Зачем вам было это нужно? — наконец, выговорил он. — Давно в палаческой работенке не практиковались?

Сонник внезапно улыбнулся:

— Исключительно ради вас, Родион Андреевич, о-о-от… Чтобы вы, наконец, поняли, на каком свете находитесь. Никто вам не поможет, ни полицай ваш, ни друг фронтовой, о-о-от… Все сдадут, причем с великим старанием, повизгивая и, о-о-от… и хвостиком помахивая. Никто не спасет, ясно?

— Кроме вас, как я понимаю? — Ричард Грай взглянул собеседнику прямо в глаза. — С подходцем, значит?

«Баритон» внезапно стал серьезен.

— Не с подходцем, а с наглядностью, о-о-от… Вы же, гражданин Гравицкий, именно за лекарство, за «Crustosum», орден Боевого Красного знамени получили? А теперь поняли, как можно дело вывернуть? И что в ответ скажете? Не убивал, о-о-от… не насиловал, португальским фашистам не продавал? Вот вы уже и оправдываетесь, понятно? А дальше: «Колись, сука!» — и десять суток карцера, о-о-от… Думаете, не подпишете?

— А вам не противно? Я бы на такой службе трех дней не выдержал.

Сонник взглянул изумленно:

— Это вы — мне?! Шпионить, значит, с нашим удовольствием, о-о-от… Диверсии устраивать, подбрасывать в газеты клеветнические материалы? А как вражин прищучивать, так сразу интеллигентство просыпается? Ох, Родион Андреевич, жалеть начинаю, о-о-от… Не взял на карандаш сказки вашего подельщика, не стал в протокол вносить. Прекрасный эпизод для процесса! Кое-что скорректировать, конечно, придется, о-о-от…

Майор, на миг задумавшись, прищелкнул пальцами.

— Убийство выбросим, не поверят, о-о-от… Вы с этим доктором много лет дружили, но не это важно, о-о-от… Важно то, что дочь в живых оставили, не логично выходит. Аморалку, напротив, разовьем в отдельный эпизод — для точной характеристики вашей преступной личности, гражданин Гравицкий. Яркая деталь — эта еврейская девочка, о-о-от… Бриллиантом сверкает! И мародерство, как ни крути, бумаги-то вы украли!.. Жаль, не получится, на другое велено вас раскручивать, о-о-от… Потому и не стал я с Гершининым, подстилкой фашистской, возиться. Еще испачкаюсь, о-о-от…

— И нам том спасибо. А то стал бы на старости лет убийцей, вором и растлителем детей.

«Баритон» пожал плечами.

— Пожалуйста! Можете и дальше гордиться своими подвигами, товарищ дважды орденоносец, о-о-от… Только когда вы «Знамя» свое нацепите, не забудьте в зеркало посмотреться, о-о-от… И вопрос задать, тот же самый: «А вам не противно?»

Ричард Грай поглядел в мутное, залитое дождем окно. Зеркало не желало отвечать. Оно и к лучшему. Кто может быть там, с другой стороны амальгамы?

«Черный человек! Ты прескверный гость…»

— Рич! Ради бога, Рич!..

Я выплюнул изо рта окровавленную землю, привстал, попытался подняться на ноги.

— Сейчас, Марк! Сейчас!..

Вокруг гремело, взрывалось, плескало огнем. Небо исчезло, затянутое тяжелым черным дымом. Колонну накрыли основательно, по всем правилам военной науки: сначала истребители, потом пикировщики, снова истребители. Отбиваться было нечем, да и некому. «Пуалю» — те, кто не успел разбежаться, предпочли уткнуться лицом в теплую летнюю землю. Вдруг пронесет?

…Перевернутый военный грузовик, трупы в серых мундирах, разбитая вдребезги каска-«адриановка», брошенные винтовки. Машина Марка рядом, покореженная, с вынесенными напрочь стеклами.

Встать я все-таки сумел. Покачнулся, ухватил ртом клочок пропахшего гарью воздуха. Марк там, на первом сиденье, рядом с шоферским местом. За рулем был я, что, вероятно, нас всех и спасло. Когда начали бомбить, сразу выехал на обочину, затормозил, распахнул дверцы… Почему Марк не выскочил? Наверняка из-за портфелей, они на заднем сиденье. Вцепился, поди, обеими руками, не оторвешь…

— Я иду. Марк, дружище, держись!

Из-за Марка мы и влипли. Уезжать из Парижа надо было раньше, но он медлил, не желая бросать лабораторию, никак не мог найти какие-то важные бумаги. А затем стало поздно. Отступающая армия забила дороги, приходилось все время пережидать, пропускать колонну за колонной. А вот теперь немцы. Боши!..

Я предлагал не ехать на юг, по переполненному Солнечному шоссе, свернуть на проселок, переждать день-другой. И снова Марк меня не послушал, он спешил, боялся за дочь, за документы в двух тяжелых кожаных портфелях…

Каждое движение давалось с трудом. Приложило меня крепко, бомба упала совсем рядом, но все-таки идти было можно. До изувеченной машины оставалось пять шагов… четыре… два…

Дошел! Ухватился за приоткрытую дверцу, потянул на себя.

— Марк! Марк!..

Вначале я увидел кровь — большое неровное пятно на белой рубахе. Пиджак расстегнут, шляпа лежит на коленях, лицо запрокинуто, на лбу и щеках тоже кровь, неровные темные потеки.

Дрогнули веки. Взгляд — неожиданно злой, неприятный.

— Она…. Что с ней?