Нил Шустерман - Обделённые душой

Элина подходит к его кровати, и он сразу замечает седые пряди в её косе. Может, они уже были полтора года назад, просто он тогда не заметил. А может, седина появилась после того, что произошло.

— Простите меня, — хрипит Лев.

Она искренне удивлена:

— За что?

— За то, что я здесь.

— Никогда не извиняйся за своё существование, Лев. Даже перед теми, кто желал бы, чтобы тебя не было.

М-да, думает Лев, наверняка таких сейчас в резервации немало.

— Нет... Я имел в виду — извините за то, что я вернулся в резервацию.

Она вглядывается в него. Больше не улыбается, просто смотрит.

— Я рада, что ты это сделал.

Лев обращает внимание, что она сказала «я», а не «мы».

— Я решила, что как только твоё состояние стабилизируется, тебе будет лучше здесь, а не в клинике. — Элина проверяет катетер, сидящий в его правом предплечье. А он и не замечал, что ему что-то вводят внутривенно. — У тебя небольшой отёк, но это скорее всего потому, что мы дали тебе многовато раствора. Сейчас прикручу. — Она возится с капельницей. — Наверно, поэтому ты так потел, даже когда температура упала. — Целительница бросает на него пытливый взгляд, видимо, решая, что ему стоит сказать, а о чём лучше промолчать. — У тебя сломаны два ребра и множественные внутренние кровотечения. Мы сделали тебе частичное вскрытие грудной клетки, чтобы остановить их. Не волнуйся, всё заживёт; и у меня есть травы, предотвращающие образование шрамов.

— Как поживает Чал? — спрашивает Лев. — И Пивани?

Чал — так зовут мужа Элины, весьма уважаемого среди арапачей законника. Его брат Пивани никогда не покидает резервацию.

— Чал ведёт сейчас крупное дело в Денвере. А с Пивани ты скоро увидишься.

— Он просился ко мне?

— Ты же знаешь Пивани — он всегда ждёт, когда его пригласят.

— А как там мои друзья? — спрашивает Лев. — Они тоже здесь?

— Да, — отвечает Элина. — В последнюю неделю мой дом, кажется, оккупировали мапи .

Женщина подходит к мультимедийной консоли, нажимает на какие-то кнопки, и комнату заполняет музыка. Гитара.

Сердечные струны Лева звучат в такт с гитарными — он слышал эту мелодию раньше. Тогда, в первый раз, он перелезал через южную стену резервации и, сорвавшись, сильно ушибся. Очнулся он вот в этой самой комнате. Восемнадцатилетний юноша играл на гитаре с таким невероятным мастерством, что Лев был околдован. А теперь осталась лишь эта запись...

— Мелодия исцеления, — говорит Элина. — Уила больше нет, а музыка его живёт. Это утешает нас. Иногда.

Губы Лева болят уже не так сильно, и ему удаётся улыбнуться.

— Как хорошо... здесь, — шепчет он, чуть было не сказав «дома». Затем он смыкает веки, боясь того, что может увидеть в ответном взгляде целительницы.

— Очнулся, — сообщает Элина. Просто «очнулся», и всё. Эта женщина не больно-то разговорчива. Во всяком случае, с Коннором.

— Можно его навестить?

Она складывает руки на груди и меряет его холодным взглядом. Отсутствие ответа — это тоже ответ.

— Скажи-ка мне одну вещь, — молвит она наконец. — Это из-за тебя он стал хлопателем?

— Нет! — Коннора передёргивает при таком предположении. — Я здесь совершенно ни при чём! — Помолчав мгновение, он добавляет: — Это из-за меня он не хлопнул.

Она кивает.

— Можешь повидаться с ним завтра, когда он немного наберётся сил.

Коннор снова усаживается на диван. Дом целительницы, да и вообще вся резервация оказались совсем не такими, как он себе представлял. Арапачи и собственную культуру не забыли, и современными удобствами не пренебрегают. Роскошная кожаная мебель, говорящая о достатке, сделана, однако, вручную. Деревня — если её можно так называть — высечена в красных скалах, вздымающихся по обе стороны глубокой расселины; но комнаты в доме — просторные, полы выложены узорчатой мраморной плиткой, водопроводные трубы — из сияющей начищенной латуни, а может даже — кто его разберёт — из золота. Лекарства, которыми пользуется доктор Элина — новейшие, однако они фундаментально отличаются от тех, что в ходу за пределами резервации. Более натуральные, что ли.

— Философия у нас немного другая, — поясняла она Коннору. — Мы считаем, что лучше лечить болезнь изнутри наружу, а не наоборот — снаружи внутрь.

Из угла комнаты доносится досадливый стон: там Грейс играет в настольную игру с мальчиком из резервации.

— Нет, ну как это может быть? — ноет парнишка. — Ты бьёшь меня в «Змеи и камни» седьмой раз подряд! А ведь ты никогда не играла в эту игру раньше!

Грейс пожимает плечами.

— Я быстро учусь.

Мальчик, имя которого Кили, не любит проигрывать. «Змеи и камни» очень похожи на шашки; единственное — в них более сложная стратегия, а когда дело касается стратегии — тут Грейс не побить никому.

Недовольный Кили выскакивает из комнаты. Грейс обращается к Коннору:

— Похоже, твой дружок-хлопатель останется жив?

— Будь добра, не называй его так.

— Извини. Но с ним всё будет в порядке, правда?

— Похоже на то.

Они здесь уже почти неделю, а Коннор так и не почувствовал себя желанным гостем. Скорее, его просто терпят — и не потому, что они чужаки; Пивани, деверь Элины, очень сердечен с Грейс, особенно после того, как они узнали, что она низкокортикальная. А вот Элина, даже зашивая рану в груди Коннора, оставалась холодной и бесстрастной. «Содержи рану в чистоте. Заживёт», — вот и все слова ободрения, которые Коннор услышал от неё. На его «спасибо» она даже не ответила «пожалуйста»; и Коннор не знает — такова традиция арапачей или целительница нарочно игнорировала его. Может быть теперь, узнав, что он, Коннор, невиновен в превращении Лева в хлопателя, Элина поумерит свою неприязнь?

Кили возвращается с другой настольной игрой, перебирая пальцами белые и чёрные фигурки разного размера.

— А это что? — спрашивает Коннор.

Кили смотрит на него как на имбецила.

— Чокнулся, что ли? Это же шахматы.

Коннор улыбается — теперь, когда Кили расставляет фигуры, он их узнаёт. Шахматы тоже явно вырезаны вручную. Каждая фигура уникальна, похожа на маленькую скульптуру — вот почему Коннор не сразу их узнал. Грейс потирает руки в предвкушении. Коннор подумывает предупредить парнишку, чтобы не надеялся на многое, но решает этого не делать: уж больно тот забавен, когда проигрывает.

Кили, по прикидкам Коннора, лет двенадцать. Он не родственник Таши’ни, но Элина и её муж, Чал, забрали мальчика к себе, когда год назад умерла его мать. В то время как Элина ничего не рассказала Коннору о жизни Лева в резервации, Кили, настоящая находка для шпиона, посвятил нового друга во все подробности.

— Лев объявился здесь где-то года полтора назад, — поведал Кили. — Прожил несколько недель. Это было ещё до того, как он стал жутко страшным и все про него узнали. Он отправился с нами в духовное искание, но оно плохо кончилось.