Мервин Пик - Титус Гроан

С каждым шагом чувство, что расстояние между ним и чем-то страшным сжимается, становилось все острее. С каждым шагом галереи подскакивали поближе к нему, и сердце Флэя колотилось все пуще. Кожа между глазами его собралась в морщины. Он шел.

Внешние стены замка нависли над ним, крошась в лунном свете. Там, где к выщербленной их поверхности липли колонии ящерок, стены светились.

Он прошел под аркой. Обвивший ее безудержно разросшийся плющ почти уж сомкнулся в середине прохода, и Флэй, опустив голову, проник в узкую щель. Внутренность Горменгаста озлобленно легла перед ним с видом враждебной интимности – как будто давно знакомое лицо, многие годы обходившееся дюжиной привычных гримас, приобрело вдруг выражение, никогда на нем прежде не виданное.

Стараясь не покидать теней, Флэй быстро подвигался по неровной почве к крылу челядинцев. Теперь он ступал по запретной земле. Изгнанный Графиней, он каждым шагом своим совершал преступление.

Последнюю часть пути к галереям Флэй проделал с неловкой украдчивостью. Время от времени он останавливался и быстро приседал, раз, другой, – но нет, ни звука не слышно, и он шел дальше, выставив перед собою меч. И наконец, не успев даже понять, что случилось, Флэй вступил во двор челяди и, обогнув стену, попал в галерею. Минута, и Флэй слился с угольной тенью, отбрасываемой третьей колонной, у которой он провел в терпеливом ожидании последние пять ночей.

Казалось, все вокруг ожило в эту ночь – проникнувшись жизнью, сделавшей еще более ощутимым оцепенение воздуха, мертвого летнего воздуха Горменгаста. Днем – жар убийственного света; ночью – рвотный душок больничной палаты. Деваться некуда. Такое уж время года.

Пока господин Флэй ждал, подпирая спиной каменную колонну, мысли его уплывали назад, ко дню Крещения, когда он хлестнул цепью по огромному, мякотному лицу – к ночи, в которую наблюдал за приготовлениями к собственному убийству – к ужасному мешку, который был им, – к дню пьяного разгула в Великой Кухне – к страшному уханью Графа на каминной доске – к сотням воспоминаний о своем мучителе, чье лицо воображение рисовало во тьме перед ним подобием некой толстой гнилушки.

Уши Флэя напряженно вслушивались, мышцы ныли. Уже больше часа простоял он без движения, разве что голову поворачивал то в одну сторону, то в другую. И внезапно что-то переменилось вокруг – но что? На миг он закрыл глаза, а когда открыл – воздух, окружавший его, стал другим. Быть может, еще более душным? Драная рубаха Флэя липла к животу и плечам. Нет, что-то помимо того – да, тьма окутала все вокруг. Прямоугольный двор укрыла чернота, присущая теням, в которых таился Флэй. Тучи наползли на луну. Даже блестящий меч, выдвинутый им туда, где прежде был лунный свет, обратился теперь в невидимку.

Вот тут-то и началось. Свет, блеском превосходящий солнечный, – подобный бритве свет. Он не только выявил до последней мельчайшей подробности всю анатомию каменной кладки, колонн и башен, деревьев, травинок и камушков, он, как фокусник, извлек их из пустоты, сотворил из ничего. Только что их не существовало – лишь пустота, абактинальное отсутствие чего бы то ни было – и вдруг, струя электрического огня рассекла небо, и творение воцарилось во всем его призрачном, ослепительном великолепии.

Флэю этот миг показался вечностью наготы, но скоро жаркие черные вежды небес сомкнулись опять и удушающий воздух разодрали раскаты грома, столь безудержные, что у Флэя волосы встали дыбом даже на шее. Гром этот вырвался из Мамонтова чрева и, завершившись последней отрыжкой, понемногу затих в затяжной, озлобленной воркотне. Следом за тем колоссальная ночь утратила всякую власть над собой, распахнув наготу своего облачного тела от горизонта до горизонта, так что воздух затвердел от груза повалившей с неба воды, груза настолько тяжкого, что Флэй даже сквозь рев ее услышал, как трещат, ломаясь, ветви древес.

Укрытому от ливня кровлей галереи, ему не было больше нужды сохранять столь судорожно напряженную позу. Тот невеликий шум, который он мог произвести, никто не расслышал бы за шипением и барабанным боем дождя, хлещущего по массивной спине Горменгаста, низливающегося по бокам его, пузырясь и вскипая в каждой трещине камня, омывая каждую впадинку, которую так долго забивала белесая пыль.

Но и Флэю теперь приходилось вслушиваться еще внимательнее, стараясь различить звук близящихся шагов, хотя сама возможность выделить из барабанного фона поступь главного повара стала крайне сомнительной. Случилось, однако, то, чего он никак уж не ожидал – сердце Флэя застучало вразнобой, когда непроглядную тьму слева от него нарушил слабенький свет, а сразу за ним возник в ночи и источник этой блеклой эманации. То была вертикальная полоска, казалось, плывшая стойком по собственному произволу. Невидимый носитель восьмиугольного фонаря закрыл все его ставенки, кроме одной.

Флэй все крепче и крепче сжимал рукоять меча, между тем, фонарь поравнялся с ним и поплыл дальше, и через миг бледно-желтый ореол уже позволил различить в темноте силуэт верхней половины Свелтеровой туши. Выглядела она незатейливо – как плавно изогнутый черный купол. И похоже, лишенный головы. Голову Свелтер, надо думать, пригнул и выставил вперед, хотя представить, что подобную позу способно принять существо, у которого все пространство между подбородком и ключицами занимают складки желтоватого жира, было никак невозможно.

Отпустив от себя силуэт врага на добрых двенадцать шагов, Флэй двинулся следом – так начался первый из эпизодов той ночи, эпизод преследования. Гели на свете существовал когда-либо человек, который крался по пятам за другим человеком, так им был именно Флэй, кравшийся за Свелтером. Впрочем, всякий, кто увидел бы сейчас угловатые движения господина Флэя, усомнился бы, что в этом мире существует хоть кто-то, имеющий право сказать, что вот-де и он тоже когда-то за кем-то крался. Такому самозванцу пришлось бы, пожалуй, кабы ему приспичило красться, подыскать себе для этого занятия другой какой-нибудь мир.

Сама протяженность и форма конечностей и сочленений Флэя, само устройство его головы, рук и ног словно и созданы были единственно для выполнения этой задачи. Совершенно не сознавая приобретенного им окончательного сходства с колющим насекомым, Флэй следовал за ползущей впереди куполовидной тварью. Ибо господин Свелтер и сам – так он, во всяком случае, думал – подкрадывался к своей жертве. Правда, жертва его находилась совсем не там, где он полагал – не двумя этажами выше, – но, тем не менее, Свелтер передвигался со всей, какая только возможна, осмотрительностью. Одолев первый лестничный марш, он осторожно поставил фонарь к стене, поскольку, начиная с этого места, в нишах ее, расположенных через примерно равные промежутки, горели свечи, отбрасывая круги блеклого света. Свелтер пополз дальше.