Мервин Пик - Горменгаст

Внезапно широкое небо распахнулось над ним. Внутреннее море раскинулось впереди. Дождь так и лил, не переставая, однако в сравнении с долгим потопом, к которому все уже привыкли, погода смахивала скорее на ясную. Титус пустил челнок плыть наугад, понемногу теряя скорость, и, когда лодка остановилась, покачиваясь, одним ударом весла развернул ее носом к возвышающимся над водой верхним массивам своего царства. Огромные, выщербленные стихиями острова отвесного камня с бессчетными окнами, подобными пещерам и гнездам морских орлов. Архипелаги или башни – исхудалые кулаки с выпирающими костяшками наверший – башни с верхушками настолько искрошенными, что они обрели сходство с кафедрами проповедников, высокими и зловещими; с черными трибунами для наущения злу.

И тут дурнота, пустая, холодная и звенящая охватила его, словно он обратился в гулкий колокол, с внутренностями, раскачивающимися подобно колокольному языку. Чувство полного одиночества начало разрастаться под ребрами, как раздуваемый стеклодувом стеклянный шар.

Дождь прекратился. Взбаламученные воды успокоились, стали недвижными. Темная сквозистость обозначилась в них. Плывя по зияющей стихии, Титус вглядывался вниз – туда, где далеко под ним росли деревья, где вились знакомые дороги, где рыба проплывала над ореховыми рощами и страннее всего выглядело русло реки Горменгаст, переполненное чуждой ему водой.

Что общего имело все это, поражавшее и радовавшее Титуса, наполнявшее его изумлением и восторгом, – что общего имело оно с разорительным потопом, с утратой сокровищ, с множеством смертей, с призраком Стирпайка, который вынужден был постепенно перебираться все выше и поныне прятался где-то? Вот здесь и жила Фуксия? И Доктор, и Графиня, мать Титуса, которая после попытки сблизиться с сыном, похоже, опять от него отдалилась?

Томимый унынием, Титус скользил по спокойным водам, лишь изредка ударяя веслом. Тусклый небесный свет играл на воде, сплошными полотнищами спадавшей с лишенных стоков кровель.

Проплывая мимо островов Горменгаста, он видел на севере флот резчиков, похожий на рассыпанные по аспидно-серой глади разлива драгоценные камни. Перед ним возвышалась стена, в одно из окон которой он столь опасно проскользнул. То, что еще оставалось и от этого окна, и от тех, что его окружали, ушло под воду, и Титус понял, что покинут еще один этаж центрального замка.

У этой стены, образовавшей как бы тупой нос протяженного каменного мыса, имелся двойник, возвышавшийся в миле на восток от нее. Между ними раскинулся обширный, скучный залив с ничем не нарушаемой гладью. Как и в двойнике его, во втором мысу не было ни одного лежавшего на уровне залива окна. Чтобы добраться до следующего ряда окон и влиться в них или их повредить, воде оставалось подняться еще на добрую дюжину футов. Обратив же взгляд к завершению, или изгибу огромного залива – туда, где (будь он и вправду заливом) вполне мог лежать песчаный берег, Титус увидел, что далекие окна тамошних утесов, казавшиеся отсюда не большими рисовых зернышек, расположены, в отличие от окон на обоих мысах, далеко не регулярно.

Стены эти, поросшие плющом, были странны во многих отношениях. Каменные лестницы взбирались и спускались по внешним их сторонам, ведя к открытым дверным проемам. Окна, как Титус уже заметил, казались разбросанными по зеленым фасадам утесов в неразборчивом, капризном изобилии, не позволявшем сделать никаких заключений о внутреннем устройстве зданий.

К этому берегу «залива» и устремился Титус по прозрачной, холодной, как смерть, воде с ее потопленными дождем чудесами.

Место показалось Титусу пустынным: лишенной жизни, заросшей плющом твердыней с немыми беззубыми ртами, слепыми глазами без век.

Он подплыл к основанию запустелой стены, туда, где из воды выступали каменные ступени, косо всходящие вдоль плюща футов на сорок, к каменному балкону с железными перильцами изысканной ковки, настолько, впрочем, заросшими ржавчиной, что довольно было лишь легкого удара палкой, чтобы обрушить их в воду.

Сойдя на лежащие вровень с водой ступени, Титус вытащил сыплющую каплями лодку и аккуратно уложил ее вдоль одной из ступенек – фалиня у него не было, – он вдруг явственно ощутил присутствие здесь некой злой воли. Огромные стены словно следили за каждым его движением.

Отбросив со лба каштановые волосы, Титус задрал голову, оглядывая уходящие вверх камни. Брови его сошлись, глаза сузились, подбородок воинственно выпятился. Ни звука, лишь шепоток дождевых капель, осыпающихся с акров плюща.

Сколь неприятно ни было чувство, что за ним наблюдают, Титус придавил всегда готовый разгуляться страх и, желая скорее доказать себе, что он не боится простого плюща и камня, чем подняться по лестнице и выяснить, что кроется за тоскливыми стенами, начал взбираться по ведшим к балкону скользким ступеням. И едва он начал подъем, лицо следившего за ним человека исчезло из маленького оконца в самом верху хмурой стены. Но лишь на мгновение – ибо оно с такой внезапностью вновь появилось в другом проеме, что трудно было поверить, будто все то же лицо глядит теперь туда, где соскальзывают под воду ступени и лежит вытащенный на сушу челнок Титуса. Впрочем, сомневаться в тождественности лица не приходилось. Не могло существовать на свете двух лиц, ни испятнанных столь схоже, ни обладающих столь безжалостным подобием. Темно-красные глаза неотрывно смотрели на лодку. Они следили за ее приближением по «заливу». Они приметили, насколько лодка легка, быстра и маневренна, как отзывается на малейший каприз гребца.

Он перевел взгляд с лодки на Титуса, который уже одолел дюжину ступенек, а поднявшись еще на две, оказался бы точно под тяжелой каменной глыбой, которую Стирпайк расшатал и которую был бы совсем не прочь обрушить на голову юноши.

Впрочем, он понимал, что смерть Графа, сколько бы ни доставила она ему удовольствия, ничего существенного к его шансам спастись не прибавит. Будь Стирпайк уверен, что камень пришибет его светлость до смерти, он, не колеблясь, удовлетворил бы то, что ныне стало в нем вожделением убийства. Однако, если камень минует жертву и разлетится на куски далеко внизу, на ступеньках, это не только заставит Титуса счесть, что на него покушались – а кто, кроме него, стал бы покушаться на Графа? – но расстроит его, Стирпайка, ближайшие планы. Ибо вряд ли можно надеяться, что Титус, оправившись от испуга, решится продолжить подъем и не вернется, не медля, к своей лодчонке. А именно на лодчонку Стирпайк и нацелился. Способность быстро перемещаться по извилистым водным путям замка помогла бы удвоить его подвижность.