Мервин Пик - Горменгаст

– Так ты решил , Альфред, – я говорю, ты решил ? – бездыханно спросила она.

– Это ты у нас решаешь, дорогая моя пертурбация. А я подчиняюсь. Так уж сложилось. Я слаб. Я податлив. Ты сделаешь все на свой манер – чреватый, боюсь, чудовищными последствиями, – но на свой, Ирма, на свой. А прием, что ж, прием мы закатим. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Что-то не вполне искреннее прозвучало в визгливом его хохотке. Уж не примешалась ли к нему толика горечи?

– В конце концов, – продолжал он, усаживаясь на спинку кресла (ступни на сиденье, подбородок уперт в колени – ну вылитый кузнечик), – …в конце концов, ты прождала так долго. Так долго. Но, как тебе известно, я бы никогда ничего подобного не присоветовал. Ты женщина не из тех, что годны для приемов. Нет в тебе той ветрености, которая требуется, чтобы провести прием без сучка без задоринки. Но ведь все равно тебя с пути не свернешь.

– Никакими словами, – откликнулась Ирма.

– А уверена ли ты, что из твоего брата получится хороший хозяин?

– Ах, Альфред, я могла бы поверить в это! – сурово прошептала она. – Я была бы уверена в этом, если бы ты все время не умничал. Я иногда так устаю от твоих разговоров. И мне, вообще-то, совсем не нравится то, что ты говоришь.

– Ирма, – ответил ей брат, – так ведь и мне тоже. Ко времени, когда сказанное мною достигает моих ушей, оно теряет всякую свежесть. Мозг и язык так далеко отстоят друг от друга.

– Вот именно подобную чушь я и ненавижу! – с внезапным пылом воскликнула Ирма. – Поговорим мы, наконец, о приеме, или ты так и будешь смаковать плоды своего дурацкого остроумия?

– Перехожу на хлеб и воду. Что ты хочешь услышать?

Прюнскваллор слез со спинки кресла и сел в него. Затем слегка наклонился вперед, зажал коленями ладони и через увеличительные стекла очков выжидательно уставился на Ирму. Впрочем, она, глядя на брата сквозь собственные темные стекла, почти и не видела его увеличенных глаз.

Ирма чувствовала, что эта минута наделила ее некоторым моральным превосходством. Покорное выражение братнина лица придало ей силу, необходимую для того, чтобы открыть ему подлинную причину, по которой она так страстно желала устроить этот прием – к тому же, ей требовалась его поддержка.

– Знаешь ли ты, Альфред, – произнесла она, – что я подумываю о замужестве?

– Ирма! – воскликнул брат. – Не может быть!

– Еще как может, – чуть слышно отозвалась Ирма. – Еще как может.

Прюнскваллор совсем уж было собрался спросить, кого же намерена она осчастливить, но тут странное сочувствие к сестре, несчастному, в сущности говоря, созданию, сжало его сердце. Он знал, сколь скудны были предоставлявшиеся ей в прошлом возможности знакомства с мужчинами, знал, что она ничего не ведает о хитроумных гамбитах любви – ничего, кроме вычитанного из книжек. И знал также, что никого определенного на уме у нее нет. А потому сказал:

– Мы подыщем для тебя в точности такого мужчину, какой тебе требуется. Ты это заслужила. Самых что ни на есть чистых кровей – умеющего вострить уши и вилять хвостом. Клянусь всяческой безукоризненностью, ты, действительно, заслужила это. Мы…

Тут Доктор умолк. Он чуть было вновь не ударился в словесный загул, но вовремя вспомнил о данном сестре обещании и всего лишь склонился поближе к ней, чтобы выслушать то, что она имеет сказать.

– Я не разбираюсь в навостренных ушах и виляющих хвостах, Альфред, – произнесла Ирма, чуть приметно дернув уголком рта, – но я хочу, чтобы ты знал – я говорю, я хочу, чтобы ты знал: я рада, что ты понимаешь, в каком я нахожусь положении. Я чахну, Альфред. Ты сознаешь это? Ведь так, ведь так?

– Ода.

– У меня самая белая в Горменгасте кожа.

«И самые плоские ступни», – подумал ее брат, но вслух произнес:

– Да-да, но что нам должно сделать , о сладчайшая охотница… – «О девственность, рыскающая по дикой чащобе плотской любви»… – От этого описания сестры он воздержаться не смог. – …что нам следует сделать , дабы решить, кого мы пригласим? Я имею в виду, на прием. Вот наиважнейший вопрос.

– Да, да! – отозвалась Ирма.

– А когда решим, тогда уж и пригласим.

– Так будет проще, – сказала Ирма.

– И еще – в какое время суток он состоится?

– Вечером, разумеется, – сказала Ирма.

– И в каком платье им надлежит прийти?

– Ну, очевидно, в вечернем, – сказала Ирма.

– Но не кажется ли тебе, что это определяется тем, кого именно мы созовем. Что если дамы, моя дорогая, окажутся наряженными столь же роскошно, как ты? В вечерних платьях есть нечто жестокое.

– Ах, это не имеет смысла.

– Ты хочешь сказать, «не имеет значения»?

– Да, да, – подтвердила Ирма.

– И все же, может получиться неловко. Не уязвит ли их твое превосходство – или ты, охваченная сочувствием и любовью к ним, облачишься в лохмотья?

– Женщин не будет.

– Женщин не будет? – испугавшись на сей раз по-настоящему, воскликнул брат.

– Я должна быть одна… – негромко сказала сестра, подталкивая черные очки вверх по длинному заостренному носу, – с ними – с мужчинами.

– Но какие же тогда развлечения ожидают гостей?

– Я, – ответила Ирма.

– Да-да, и ты, несомненно, продемонстрируешь им твое очарование и всеведение, однако ж, любовь моя, ах, любовь моя, обдумай все еще раз!

– Альфред, – сказала Ирма, поднимаясь и так опуская одну из тазовых костей, и так воздымая противоположную, что в итоге таз ее приобрел очертания прямо опасные, – Альфред, – сказала она, – ну что ты упрямишься? Зачем нам женщины? Или ты забыл, что мы задумали? Забыл? Забыл?

Брату оставалось только дивиться. Неужели все эти годы она таила под своей неврастеничностью, суетностью, детскостью железную волю?

Он встал, ухватил сестру за бедра и резким рывком костоправа придал им верное положение. Затем уселся в кресло и затейливо переплел длинные, тонкие, словно бы журавлиные ноги, между тем как ладони его двигались, как будто омывая одна другую:

– Ирма, откровение мое, скажи мне только одно, – и он вопросительно поднял брови, – кто эти мужчины – эти самцы – эти бараны – эти коты – петухи, горностаи и гусаки, которых ты имеешь в виду? И каков будет размах нашего загула?

– Ты прекрасно знаешь, Альфред, выбирать нам не из кого. Кто тут есть из благородных людей? Я тебя спрашиваю, Альфред, кто?

– И действительно, кто? – в раздумье пробормотал Доктор, которому не приходило в голову ни единого имени. Мысль о том, чтобы устроить у себя дома прием, была столь нова для него, что на усилия, потребные для отбора гостей, Доктора уже не хватило. Все равно что пытаться подобрать исполнителей для еще не написанной пьесы.