Никита Аверин - Революция

С людьми в лагере обращались как со скотом, очень жестоко. Вахманы и немцы избивали узников по поводу и без повода. Поэтому Яков старался не попадаться им лишний раз на глаза. Стоило встретиться с кем-то из них взглядом, как провинившийся получал удар кнутом. И это в лучшем случае. Также стоило остерегаться капо, [45] Капо — надсмотрщики без оружия из заключенных. перейти дорогу которым означало верную гибель от рук вахманов.

Первые недели заключения Яков посвятил изучению «Собибора» и его внутреннего мироустройства. Одним из главных для него открытий стало то, что в лагере содержались не только евреи из генерал-губернаторства, [46] Так называемым генерал-губернаторством являлись территории Польши, оккупированные Германией во время Второй мировой войны. но и из оккупированных германской армией районов Советского Союза, а также из Чехословакии, Австрии, Литвы, Нидерландов, Бельгии и Франции.

«Собибор» построили польские евреи, мобилизованные на принудительные работы, и советские военнопленные. Лагерь окружали четыре ряда колючей проволоки, с вплетенными в них ветками деревьев, высотой под три метра. Пространство между третьим и четвертым радами было заминировано, а между вторым и третьим — ходили патрули. Днем и ночью на вышках, откуда просматривалась вся система заграждений, дежурили часовые.

Внутреннее пространство лагеря делилось на четыре основные части — «подлагеря», у каждого было свое строго определенное назначение. В первом находился рабочий лагерь, мастерские и жилые бараки. Во втором — парикмахерский барак и склады, где хранили и сортировали вещи убитых. В третьем находились газовые камеры, где умерщвляли людей. В зоне номер четыре планировали заниматься переоснащением трофейного советского вооружения.

Комендантом лагеря являлся обершарфюрер СС Карл Френцель. Это был зверь: если замечал какое-то неповиновение, если что-то ему не нравилось, он доставал оружие и убивал. Он был из тех, кто убил тысячи людей, убил собственноручно, убил с наслаждением. Его любимым развлечением было кинуть на землю бумажку и велеть узнику поднимать. Тот нагибался, комендант стрелял ему в затылок. Причем Якова поразило то, что Френцель всегда аккуратно отступал на шаг, чтобы не забрызгать форму.

Вновь прибывшим на службу в лагерь комендант, в краткой форме, объяснял, что здесь производится «переселение евреев на тот свет».

Штаб коменданта состоял из трех десятков унтер-офицеров СС, многие из которых имели опыт участия в программе по эвтаназии. Рядовых охранников, или «вспомогательную полицию», для несения службы по периметру лагеря набрали из «травников» [47] «Травники» — коллаборационисты, бывшие военнопленные из Красной Армии, называемые так в связи с тем, что большинство из них прошли обучение в лагере «Травники». и гражданских добровольцев. Все они были людоедами, вели себя как звери. Нормальный человек не мог там работать.

Дни лагерной жизни текли для Якова Штейна подобно древесной смоле. Смола стала для него символом его жизни. Он чувствовал себя мошкой, застывшей в капле янтаря. Ежедневный кошмар, и днем и ночью вокруг юноши царили смерть и отчаяние. Жизнь для юноши свелась к ожиданию того, что его кто-то убьет за провинность или ради развлечения.

Боль, холод, страх и голод. Якову постоянно хотелось есть, но он еще не дошел до того, чтобы грызть кору деревьев, как делали многие узники. Вахманы кормили тех, кто еще мог работать. Так что Штейн старался изо всех сил, хотя умом он понимал, что надолго его не хватит.

В пять утра заключенных поднимали с холодных нар и отправляли на железнодорожную платформу встречать новые эшелоны смертников. Каждый день в «Собибор» прибывали колонны голландских, польских и чешских евреев, которых отправляли на прогулку по «химмельштрассе», [48] Химмельштрассе — «дорога в рай». Так эсэсовцы называли коридоры из колючей проволоки, ведущие к газовой камере. после чего уничтожали и сжигали, оставляя на работы совсем немного человек.

«Рабочая команда» увозила в лес так много тел погибших евреев, что люди в окрестных деревнях шептались, что рвы в лесу переполнены покойниками — стоит нажать ногой, как из-под земли выступает кровь.

Если Якову везло, то его отправляли на сортировку. Тысячи мужских костюмов и комплектов белья, десятки тысяч комплектов женской и детской одежды. Золотые зубы переплавят в слитки и сдадут в Рейхсбанк на счета СС, а стекла очков пойдут на новые очки для немцев.

Противнее всего было сортировать волосы. Вахманы говорили, что часть волос идет на изготовление мягких тапочек для экипажей подводных лодок. При одной только мысли об этом Якова начинало тошнить.

Через месяц своего пребывания в «Собиборе» Яков стал всерьез задумываться о побеге. Он знал, что мероприятие это опасное, но вполне возможное. Соседи по бараку рассказывали о том, как под прошлый Новый год из зоны уничтожения бежало пятеро узников-евреев. Но польский крестьянин донес о беглецах, и польской «синей полиции» удалось их поймать. В качестве карательной акции в лагере было расстреляно несколько сот заключенных. Говорили о еще одном заключенном, который смог спрятаться в товарном вагоне под горой одежды, принадлежавшей убитым.

Но серьезный удар по мечтам Якова нанесла неудавшаяся попытка побега, произошедшая прямо у него на глазах. Несколько человек отказались идти в газовую камеру и бросились бежать. Некоторых из них застрелили возле ограждения лагеря, других поймали и жестоко терзали в течение нескольких дней, пока не замучили до смерти.

До октября сорок третьего года все существование Якова Штейна было пронизано ожиданием смерти и видением смерти других заключенных. Каждый час, каждый миг окружающий мир ломал его уверенность в том, что он сможет выжить. Единственным спасением для него стала мысль, которую он повторял вновь и вновь: я должен вырваться отсюда.

Яков знал, что как только вера в освобождение исчезала, человек погибал. Поэтому Штейн продолжал верить, несмотря ни на что.

— Я выживу! — шептал он холодными ночами. — Выживу и найду способ отомстить.

Все изменилось в тот день, когда в «Собибор» доставили Сашу.

Это случилось в конце сентября, когда в лагерь из Минска доставили группу советских военнопленных-евреев во главе с русским лейтенантом Сашей.

Поскольку Саша был офицером, его не отправили сразу «попариться» в лагерной бане, а оставили для допроса. Поселили русского в том же бараке, где жил Яков Штейн, и именно Яков был первым, с кем лейтенант заговорил.

— Да, парень, у тебя не лицо, а северное сияние!