Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

И все о том же – о телятах, о выпасах, об удоях, о кормах… Прасковья Андреевна уже зевала – устала за долгий день, – но от деда Антона отвязаться не было никакой возможности, так ему хотелось досконально узнать обо всем. А главное – о том, что и как делала Малинина, чтобы ее ферма стала такой хорошей, такой богатой…

Всего три дня пробыли в костромском колхозе дед Антон и Настя да два дня в дороге, а дома их уже ждали и дождаться не могли. Особенно, конечно, ждали их на молочной ферме. То тут, то там гудели негромкие разговоры:

– Интересно, что наши приедут – расскажут!

– Посмотрим, чья возьмет!.. Неужели старуха покорится?

– Ой, не покорится! Уж она теперь хоть и увидит белое, а все будет твердить, что это черное. Из-за характера одного не покорится!

Катерина слышала разговоры доярок, но сама в эти разговоры не вмешивалась.

На пятый день после отъезда деда Антона доярка Тоня сказала, искоса поглядывая на Катерину своими узкими насмешливыми глазами:

– А за нашими делегатами на станцию лошадь пошла. Едут!

– В добрый час, – ответила Катерина, процеживая молоко.

– А тебе неужели все равно? Вдруг окажется, что в книжицах-то ваших одно написано, а на деле другое? Ведь Настюшка соврать не даст!

Катерина подняла на Тоню спокойный взгляд:

– А дед Антон и сам врать не будет. Зачем ему?

– А, может, тебя вздумает выгораживать. Вот не спросилась броду, сунулась в воду. Всполошила всех, а может, все зря!

– Ну что ж, – сдержанно ответила Катерина, – на ошибках учимся. – И, взяв подойник, поспешила отойти от Тони.

Но хоть и ровным голосом разговаривала Катерина, хоть и спокойно глядели ее серые глаза, однако в душе уже чувствовалась тревога. С каждой минутой эта тревога, непонятно почему, становилась все тяжелей, все беспокойней.

Убравшись в коровнике, Катерина забежала к своей подружке Анке Волнухиной. Анка только что вернулась с поля – полола пшеницу – и, стоя на крыльце, мыла коричневые от молочая руки. Она уже успела загореть, вздернутый нос ее чуть-чуть облупился. Анка увидела Катерину, и тотчас ее пухлые губы заулыбались и в карих глазах заблестели огоньки. Но озабоченный вид Катерины погасил и огоньки и улыбку.

– Случилось что-нибудь? С коровой?

– Да нет, – успокоила ее Катерина, – что ты! Ничего не случилось!..

Анка выплеснула воду за крыльцо и крепко вытерла руки чистой холщовой тряпкой.

– А все-таки что-то случилось, – сказала она и, сбежав с крыльца, потянула Катерину на скамеечку в палисадник. – Ну, говори!

– Ты знаешь, Анка, я боюсь… – начала Катерина. – Ох, я что-то боюсь…

Анка подняла брови:

– Чего? Кого?

– А вдруг и правда дед Антон зря проездит? Вдруг все это так, пустяки? Ох, и стыдно тогда будет!.. – Катерина закрыла руками лицо. – От одной Марфы Тихоновны по улице не пройдешь!

– Ну, вот еще! – Анка махнула рукой. – Есть о чем думать! Да и что за стыд? Ты не сама выдумала, все это в книжках написано. И Василий Никитич не глупее тебя – он же деда Антона послал. Да и дед Антон сам хотел ехать. Значит, теперь вам всем троим по задворкам бегать? Вздумала!

Катерина живо представила, как все трое – и она, и председатель, и дед Антон – бегут по задворкам, прячась от Марфы Тихоновны, и засмеялась, уронив руки на колени.

– Слушай, Катерина, ты Сергея Рублева видела? – спроста Анка, заглядывая Катерине в глаза.

– Нет, не видела, – просто ответила Катерина. – А что?

– Да встретился мне сегодня – домой зачем-то приходил.

– Вот важность! – выставив нижнюю губу, сказала Катерина. – Сергей приходил!

Анка вздохнула.

– Очень парень красивый… – задумчиво сказала она. – Ты за такого пошла бы?

Катерина густо покраснела и вскочила со скамейки:

– Да ну тебя, Анка! Вот еще разговоры завела! Тьфу! Глупости какие-то!.. Побегу обедать! – И, сорвав с ветки горсточку молодых листьев сирени, бросила их в Анку и убежала из палисадника.

Ждала деда Антона и Настю и Марфа Тихоновна. Она никому ничего не говорила, лишь плотнее поджимала сухие губы да поглядывала на дорогу зоркими блестящими глазами.

Но тревожнее всех поджидала путешественников бабушка Анна. Кострома казалась ей каким-то дальним, неизвестным городом: заедешь, так еще неизвестно, выедешь ли. Целый день хлопотала она по хозяйству, но дед Антон ни на минуту не уходил из ее мыслей.

«Теперь, небось, завтракают, – думала бабушка Анна, садясь утром за самовар. – Что едят-то, интересно. Может, еще и чайку-то им никто не согреет? А старик любит крепкий… Ну кто там будет спрашивать, какой он чай любит!..»

«А теперь, небось, спать легли, – думала она вечером, поздно ложась в постель. – А может, и не легли… Может, еще и лечь-то негде… Ах, старик, старик, и куда тебя втакую даль понесло!»

И с каждым днем думы бабушки Анны становились все мрачнее: уж и заболел дед Антон, свалился на чужой стороне, а Настюшка и делать не знает что… Вот уж и бык на него напал – там ведь быки, чай, здоровенные, а дед-то вечно к быкам без хворостины суется… Ну, а Настюшка что? Плачет, небось, и домой ехать боится…

И лишь тогда успокоилась бабушка Анна, когда пошла за дедом и Настей лошадь на станцию. Словно лет двадцать свалилось с ее плеч, так она засуетилась, так захлопотала. Приготовила самовар – только лучинку сунуть. Собрала на стол, нарезала хлеба… И вышла на крыльцо, подперлась рукой, поглядывает маленькими выцветшими глазами на дорогу – не едут ли? А уж тревога опять нашептывает свое: «Запрягли жеребца Бедового, а он с горы подхватистый. Может, уж разнес их да разбил… И зачем надо было запрягать Бедового? Как будто нет на конюшне лошадей посмирнее! Запрягли бы клячу какую, она бы шагала да шагала. Перед кем старому выставляться? – И опять смотрит на дорогу: – Ох, не пойти ли им навстречу? Сердце сжимается, силы нет!»

И вдруг лицо бабушки Анны просияло, маленькие глаза засветились, маленькие красивые губы сложились в улыбку – едут! Бодрым шагом, помахивая гривастой головой, идет Бедовый. Младший конюх Тимоша правит, а дед Антон сидит важно, поглядывает на стороны, будто сто лет не видал свою деревню. И девчушка Настя с ним, притулилась к дедовой спине и смеется, перекликается с девчонками, которые выбежали им навстречу.

«Ну, вот и ладно! – облегченно вздохнула бабушка Анна. – Живы-здоровы!.. – И тут же твердо решила: – А больше я своего деда никуда не пущу!»

На другой день на колхозном собрании дед Антон Шерабуров докладывал о своей поездке в Кострому. Дед Антон сидел за столом рядом с председателем. Тут же сидела со своей тетрадкой в руках Настя Рублева. Если дед что забудет, так она сейчас же заглянет в тетрадку и подскажет.

Но дед Антон не забыл ничего. Он отчетливо изложил, как устроено хозяйство молочной фермы Малининой, как оплачивается работа доярок и телятниц, какие поощрения у них введены, как устроены пастбища, как устроен севооборот в полях – и полевой, и овощной, и луго-пастбищный, – что сеют на корма и как разделывают они луга под пастбища: корчуют пни, расчищают кустарники. Приводил точные цифры доходов этой фермы и заработка доярок, и телятниц, называл великолепные цифры удоев. Насте иногда казалось, что дед забыл о чем-нибудь упомянуть. «Дедушка, а вот привес телят…» Но дед Антон останавливал ее: «Знаю, знаю. Все по череду…» – и, когда наступала очередь, так же обстоятельно рассказывал и о привесе телят, и о том, сколько телятницы получают за привес и каких телят выращивают…