Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Дед Антон молчал. Душу его уже давно смущали сомнения. С одной стороны, может, и правда – надо телят на холоде закалять. Ведь вот у караваевского зоотехника Штеймана не простужаются же… Вот и у Малининой в костромском колхозе ферма на весь Союз гремит, а там тоже телят на холоде воспитывают… А что ж Кострома-то – в жарких странах, что ли, находится? …

А с другой стороны, ну как, в самом деле, рука поднимется это слабое существо в первый же час его рождения на холод вынести? Можно было бы, конечно, попытать счастья, да и, и, вот попробуй, договорись со старухой! А она весь телятник и своих руках держит.

– Что ты, Марфа Тихоновна, шла бы домой, что ли… – Сказал наконец дед Антон. – Ну что маешься? Лекарство Маруся сама даст.

– Никуда не пойду! – ответила старуха. – Здесь ночевать, буду. Шубой закутаю. Отогрею. Выхожу. Неужели нельзя вылечить? Неправда, выхожу!

Поздно вечером, когда телятницы, напоив телят, собираются, по домам, к скотному двору верхом на упитанной рыжей лошадке подъехал кустовой ветврач. Он тяжеловато слез с лошади, закинул узду ей на шею и, не оглядываясь по сторонам, направился в изолятор. Невысокий, спокойный, чисто выбритый, он вежливо, но холодно поздоровался с Марфой Тихоновной. Марфа Тихоновна укрывала шубой больную телочку. Она еле подняла на Петра Васильича глаза, еле ответила на его поклон. Только проронила, ни к кому не обращаясь:

– Позовите Антона Савельича…

Но звать деда Антона не пришлось. Он, увидев знакомую рыжую лошадку, смирно стоящую у двора, уже сам спешил в телятник.

Петр Васильич надел белый фартук и подошел к теленку.

– Опять шубы, опять все то же самое! – устало, с оттенком раздражения сказал он. – Ну что это, Марфа Тихоновна, ничего-то вам не втолкуешь! Сколько раз говорил: не кутайте телят, не изнеживайте их! Ведь и в прошлый раз говори- – говорил, объяснял… А нынче опять все то же! Ну что это, в самом деле!

Марфа Тихоновна молча смотрела, как Петр Васильич снял с теленка шубу, как достал из сумки лекарство и, ловко приподняв теленку голову, влил ему в рот микстуру. Она будто не слышала упреков Петра Васильича.

– Ну что ж, Антон Савельич, – обратился ветврач уже к деду Антону, – когда же вы возьметесь за свой телятник? И болезни у вас и отходы. А все отчего? Оттого, что в невозможных условиях выращиваете телят. Уж не в первый раз это говорю! Люди – передовые люди! – в холодных телятниках весь молодняк выращивают, и никакого отхода. А вы опять печки нажариваете! Ну что это – сырость, духота, дышать нечем! Как же тут не болеть?

– Это ты что, опять про холод, что ли? – спросил дед Антон.

– Да, про холод, про холод! Прошлый раз опять целую лекцию здесь прочел. А приехал – все попрежнему! Хоть бы на других людей посмотрели!

– Да ведь у других людей всегда хорошо, – сдержанно сказала Марфа Тихоновна, хотя в глазах ее сверкали гневные огоньки: – там и телята не болеют, там и отхода нет. А где это, спросить? Что-то у нас по округе такого не видала!..

– Близоруки вы, Марфа Тихоновна, – тоже еле сдерживая раздражение, ответил Петр Васильич, – только свою округу видите! А вы дальше посмотрите! Посмотрите, как в Костромской области молочное хозяйство ведут…

– Эко сказал-Кострома! Мы там не были. Мало ли чего вдали люди делают! Вон там, в пустыне, реки поворачивают, а у нас этого не видать.

– Ну поближе посмотрите-вот Раменский район, рядом, колхоз ничем от вашего не отличается. Вы бы хоть литературу почитали, поинтересовались, как люди работают!

– Литературу! А чего мне в этой литературе искать? Как за телятами ходить? Да я сама этому делу кого хочешь поучить могу!

Петр Васильич потерял терпение. Он молча бещёными главами поглядел на старуху и, круто повернувшись, пошел из гелятника.

– Лекарство давайте, как я говорил, – сказал он зоотехнику Марусе, которая тихо и смущенно стояла в сторонке, и, обратившись к деду Антону, добавил: – Принимайте меры, Аптон Савельич! Воспитание телят у вас ведется безграмотно, и учиться люди не хотят. Я вас, как видно, ни в чем убедит не могу. Придется этот вопрос на правлении поставить. Так, Антон Савельич, за развитие животноводства не борются. Я за твоих телят так же, как и ты, отвечаю. А меня не слушаете пускай за вас колхозники сами возьмутся!

Приподняв шапку, он вышел из телятника.

– Упря-амый! – протянула Марфа Тихоновна, покачав головой. – Ну, да на упрямых-то воду возят!

– Эх, дела, дела! – вздохнул дед Антон и, взглянув на Марфу Тихоновну, вдруг добавил: – А на тебе, голова, тоже надо бы воды повозить!

С вечера дед Антон, находившись по морозу, крепко уснул, но проснулся среди ночи и до рассвета ворочался и вздыхал, и потом встал и ушел на скотный двор. Со скотного он вернулся утром задумчивый, с морщиной между бровями. Вошел и год на лавку к столу. Его жена, бабушка Анна, тотчас заме шла эту морщину.

– Ты хоть шапку-то сними! – сказала она. – Эва до чего дожил: за стол в шапке садится!

Дед Антон снял шапку и положил рядом. Бабушка Анна поствила перед ним блюдо со студнем, а сама стала загремела в печи. Она ловко заправила оранжевые угли к одной стене, поставила в печку чугунки и закрыла заслонкой. Тут же Подложила в самовар несколько горячих угольков, и самовар сразу зашумел, запел, затянул веселую песенку.

Обернувшись наконец к столу, бабушка Анна увидела, что дед Антон сидит перед студнем, но не дотрагивается до него.

– Ты что это? – сказала бабушка Анна. – Расстроился, что ли?

– Да нет, что ж теперь расстраиваться…

– Ну, а почему не ешь?

– «Почему»! А как, без хлеба есть, что ли?

– Как – без хлеба? Да хлеб-то перед тобой же, на столе!

– Да ведь ты же не нарезала…

– «Не нарезала»! А сам-то что? Руки у тебя есть, ножик – вот он лежит, взял да нарезал!

И, не дожидаясь, когда он возьмет нож да нарежет, нарезала хлеб сама.

– Ну, а меня не будет, тогда что? – сказала она, садясь за стол. – Около краюхи голодный насидишься! Эх, старик, старик! Хоть бы мне не умереть прежде тебя – пропадешь ты один, пропадешь! – И подвинула ему поближе студень.

– Надо к председателю сходить, – как следует подкрепившись, сказал дед Антон: – что с телятами делать, не придумаю. Откуда болезнь забралась, домовой ее знает! Дров пожгли – рощу целую. В тепле стоят. Чего им надо? Может, и правда мы сами виноваты – за старинку держимся… А закинешь другой раз словцо насчет новых-то методов, так старуха на дыбы. Ничего слушать не хочет. И что делать, не знаю. Может, Никита Степаныч что скажет. Сходить надо.

– Сходи. А что, старуха-то Рублева убивается?

– Убивается. Всю ночь сегодня в изоляторе просидела. Как над грудным ребенком. Да ведь сиди не сиди – болезнь свое делает.