Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней

Впервые за время пребывания на светлом острове Богдан не поспел к исповеди и литургию отстоял с трудом великим.

Все было, как всегда: и сладкий, небесный запах ладана, и умилительное мерцание десятков свечей в беспредельном сумраке громадного сводчатого зала, и приглушенное, осторожное покашливание старцев, время от времени раздававшееся то тут, то там, и возносящее душу над грешной землею пение на хорах – то льющееся исподволь, ласкательно, ангельски, а то величаво и порой даже гневно низвергающееся словно бы с Божиих высот.

Но вот только ноги бессильно дрожали да кружилась голова.

И мысли – не собрать, не очистить, не отбросить…

«Что это было? — мучительно размышлял Богдан. — И зачем?»

Сонное наущение?

Прелесть бесовская?

Живая Жанна?

Последнюю мысль, как ни была она ему радостна, сладка и, что греха таить, по-мужски лестна, он отбросил тотчас же. Богдан дорого бы дал, чтобы вернуть возлюбленную младшую супругу, но всем сердцем понимал ее – и ее уход. Не может человек. Ну не может. О ледяные углы и грани этой невозможности раньше или позже изотрется до дыр и развалится в гнилую труху неприязни самое преданное, самое самозабвенное чувство. Любящий человек какие хочешь горы свернет, какие угодно бедствия претерпит, он может все – кроме одного-единственного: любить не так, как он любит.

Тогда, быть может, знамение?

Но что может значить подобное знамение – пленительное, утомительное и неизбывно грешное?

То, что Богдан виновен перед доброй иноземной юницею? Так он и без знамений это прекрасно понимал…

Скорее всего – сон.

А ну как нет?..

По окончании службы Богдан дождался, когда отец Киприан покинет алтарь, и подошел к нему.

— Благословите на разговор, отче, — проговорил минфа негромко. — Хотелось бы без отлагательств…

Архимандрит пристально глянул Богдану в лицо и слегка нахмурился.

— Лица на тебе нынче нету, чадо, — проговорил он недовольно и, как показалось Богдану, чуть встревоженно. — Стряслось что?

— Не тут, — попросил Богдан.

Киприан на миг поджал губы, давая понять, что не очень-то доволен такою настойчивостью.

— До тружения планетарного не терпит? — спросил он затем.

— Не ведаю, отче, — признался Богдан. — И к тому ж занедужил я, кажется. Боюсь, тружение мне нынче не по силам окажется.

В строгом взгляде архимандрита промелькнула неподдельная тревога.

— Идем, — коротко велел он и, круто повернувшись, пошел, метя пол длинными полами рясы, к выходу из зала. Богдан, сразу чуть задохнувшись от быстрой ходьбы, поспешил за Киприаном.

До самых покоев архимандрита они не возобновляли разговора. Утвердившись на излюбленном своем стуле с прямой высокой спинкою, владыка указал Богдану на кресло против своей особы и сложил руки на коленях.

— Ну, сказывай, — велел он.

Богдан, усевшись на краешек кресла – ему всегда неловко было сидеть на мягком и удобном, когда пастырь, словно изваяние, жесткий и распрямленный, восседает на стуле, — чуть помедлил и прямо спросил:

— Отче… Как у вас тут насчет блудных бесов?

Отец Киприан тоже немного помедлил; взгляд его стал задумчивым. Он тяжко вздохнул.

— Как, как… Подле святого места нечистые всегда суетятся выше меры. Что им мирские грешники? Те и сами к ним придут… Им праведных с пути сбить надо! — вздохнул вновь. — Ты мне скажи, какая напасть приступила? Богдан, поправив очки, вкратце рассказал. Когда он замолчал, Киприан с минуту задумчиво оглаживал бороду и глядел куда-то в пространство грустно и отрешенно. Потрескивала в кромешной тишине свеча.

— Сильно по молодице своей тоскуешь? — негромко спросил настоятель.

— Очень, — ответил Богдан.

— Сильно винишься перед нею?

— Сильно.

— И слабость телесную ныне чувствуешь?

— Ровно пахали на мне.

— Пахали, — с непонятной интонацией повторил отец Киприан. — От пахоты хоть хлеб…

Он встал и, немного сутулясь, неторопливо прошелся по гостиной келье. Взад, вперед. Отчетливо поскрипывали крашеные доски пола под его тяжелой поступью.

Остановился.

— Что постом да молитвою спасаться в подобных случаях надлежит, повторять тебе не стану – не вчера ты родился, сам все знаешь. — Он пытливо заглянул Богдану в глаза сверху вниз; Богдан выдержал взгляд. — Однако не страх Божий и не раскаяние я в очах твоих вижу, чадо, а некую суетную пытливость… Прав я?

— Да, — чуть улыбнулся Богдан. Киприан опять тяжело вздохнул и опять утвердился на своем стуле.

— Спрашивай, — сказал он.

— Часты ли такие случаи здесь?

— Как тебе сказать… — помедлив, ответил отец Киприан. — В житиях исстари описывались страшные борения. Особенно с теми это стрясается, кто подвижничает сверх обычной меры, наособицу спасается в пустыньках удаленных… До драк с бесами дело подчас доходило.

— Даже?

Владыка вдруг улыбнулся.

— Лупасят нашего брата порою так, что синяки да ссадины остаются. В волосья вцепляются, дерут до плешей… А кто – один Бог знает. Правда, на моем веку подобного не упомню… Но в книгах старых поминается частенько. А что до века моего… — запнулся. Помолчал. Богдан ждал терпеливо, затаив дыхание.

— Среди братии подобное редко, — задумчиво проговорил он. — Случается, конечно, как не случаться: враг не дремлет… А вот среди трудников – да. Наслышан. Да только, чадо, ничего тут удивительного нет, — снова помолчал. — Ты, никак, диавола за хвост ловить собрался? Может, отпечатки пальцев у него брать станешь? Не благословляю. Суеты не потерплю.

Богдан тут же встал и склонился в поклоне.

— Простите мою гордыню, отче.

— Ступай.

Богдан повернулся и шагнул было к двери, но остановился. Обернулся. Оказалось, Киприан смотрит ему вслед.

— Что еще? — тяжело спросил он.

— Простите, отче, последний вопрос. Вы знаете, что на острове живут лисы?

Брови пастыря чуть дрогнули.

— Сам не видал… Говорят. И что?

— Вот что, — проговорил Богдан. — Дебря Соловецкая мирная, от крови светлый остров заклят. Это ваши слова, отче. Волки поседали на льдины и уплыли на матерую землю…

— Ничего сам не придумываю, только передаю, — перебил архимандрит.

— Лисы – хищники, — продолжал от двери Богдан, отметив про себя, что отец Киприан отнюдь не чужд речениям Конфуция. — Пусть мелкие. Мыши, лемминги, птица… Да любую сказку взять. Несет меня лиса за темные леса, ку-ка-ре-ку! Отсюда вопрос: чем лисы тут питаются?

На этот раз архимандрит молчал долго. За толстыми, старинными стенами едва слышно пел однотонную песнь летящий с арктических льдов ветер. Потрескивала свеча.

— Господь напитал – никто не видал, — ответил наконец пастырь, но в голосе его впервые за все время, проведенное на острове, Богдан не услышал уверенности. — Может, к святому месту потянувшись, они на травоядение перешли?