Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней

Баг сначала не понял, почему шилан вдруг пришел к такому неожиданному предположению, а потом сообразил: потому что Баг не женат.

— И тебе почетно, и молодежи пользительно!..

Покинув через четверть часа кабинет Алимагомедова и размышляя о коварстве шилана, Баг так и этак прикидывал, отчего то, что прежде им не замечалось и, во всяком случае, совершенно его не трогало, теперь стало задевать не на шутку. «Времени у меня, понимаете ли, свободного много! А… дела? А… а Судья Ди, в конце концов?»

Но в глубине души он понимал, что неприятно отнюдь не пренебрежение к его делам или тем паче к многотрудным обязанностям по отношению к хвостатому преждерожденному. Ранит его то, что он уже мог бы быть, или почти быть – женат. Но возникло препятствие. А препятствий Баг не терпел. И когда на них намекают – тоже. Он всегда пребывал в убеждении, что, как учил в двадцать второй главе «Лунь юя» великий Конфуций, нет таких крепостей, которые не мог бы взять благородный муж. И честный человекоохранитель, всегда добавлял Баг от себя. А тут – препятствие есть, вот оно, а взять – нельзя. И обойти – нельзя. Даже думать о том нельзя. Надо смириться и ждать, покуда оно само не рассосется… Непривычно и странно. Карма.

Спознавшись в корабельной едальне «Святого Савватия», Тумялис, Заговников и Богдан и на тружениях держались по возможности вместе; лишь четвертый их сосед по столику, Бадма Царандоев, на строительстве планетария не показывался, занятый сверхмерно своими новыми обязанностями здешнего нового дувэйна. Оттого-то известие, что Богдан занедужил, огорчило его сотрудников донельзя.

— И что ж это с вами такое приключилось вдруг, преждерожденный Богдан? — то ли с неподдельной тревогой, то ли с хорошо скрытой иронией вопрошал Юхан. — Не простыли ли? Не набили ли мозоль вчера?

Более скупой на проявления чувств Павло лишь посматривал на Богдана озабоченно и по возможности умерял любопытство и многословие Юхана.

— Ну будет вам, Юхан Вольдемарович, будет, — примирительно говорил он. — Мало ли что может случиться… Все городские тут проходят такой период, кто быстрей, кто дольше. Мне тут не впервой утешаться, я-то знаю…

— Нет, я понял! — вдруг воскликнул Юхан. — Преждерожденный Богдан, откройтесь по совести, мы никому не расскажем. Это ведь только предлог? Вам просто понадобилось свободное время для проведении неких деятельно-розыскных мероприятий. Вам просто не до планетария. Расследование вступило в решительную фазу. Ведь так? А? Ведь так? Все же я был прав! — он удовлетворенно захохотал, поглубже пряча голову в непродуваемый капюшон и одной рукой стягивая туже его веревочку у горла. — Меня не проведешь, я же понимаю, для чего люди такого уровня могут ездить по глубинке, а для чего – нипочем не могут!

— Да что вы говорите такое, преждерожденный Юхан… — смущался Богдан, придерживая очки, так и норовящие от каждого удара волны в борт спрыгнуть с носа.

Заговников сочувственно молчал. Старенький сампанчик, тарахтя мотором, прыгал на крутобоких волнах, натужно выгребая против ветра от главной гавани светлого острова к монастырскому пирсу Больших Зайцев. Свирепый ветер катился над грозно почерневшей, всклокоченной водной ширью, охлестывая лица наждаками, закидывая пеной, сорванной с неистово пляшущих гребней. Позади светлели, медленно удаляясь и проваливаясь за пролив, монастырские громады, придавленные к земле низкими, стремительно текущими по небу тучами; впереди вставал плоский, продутый всеми ветрами промежный островок.

Сидевший рядом пожилой раскосый монах, родом якут – кажется, его звали отец Перепетуй, — повернулся к балагурящим знакомцам и, напрягая ослабевший с годами голос, чтобы перекрыть буйные голоса безрассудно впадающей в осень полунощной природы, почти прокричал:

— Правда, однако!

— Что правда? — разом отозвались Тумялис и Заговников.

— Что многие новички поначалу немощью необъяснимой болеют.

— Да-а? — удивился Юхан. — А я вот ничего пока…

— Погодь, погодь. И до тебя доберутся, однако.

— Кто? — поразился Юхан.

— Кто, кто… — со значением глянул на него отец Перепетуй. — Известно кто.

— Блазнится у вас тут, что ли? — громко и как-то очень легкомысленно спросил Юхан. Отец Перепетуй скривился и повернулся непосредственно к Богдану, решив, видимо, более не разговаривать со столь невоздержанным на язык человеком.

— Ты не тревожься, — проговорил он, — худого не будет, однако. Седмицу-другую поскрипишь, а коли переможешься, потом станешь лучше прежнего. Часто так, по первости-то, с новоначальными. Насмотрелся. Из мира кто первый раз в святое место приходит, тот сильно подвергается, однако. Есть люди, вполне хорошие и набожные, у коих во храме всегда сердце болит. Сопротивляется враг.

— Надо же, — качнул головой Павло Заговников.

— А с вами было такое, когда вы первый раз сюда приехали, преждерожденный Павло? — повернулся к нему Богдан.

Заговников задумчиво смотрел вдаль, в ярящееся море. Ветер молотил его по щеке стоящим дыбом воротником его куртки.

— Честно сказать, не помню, — наконец ответил Павло.

…Отсидев с четверть часа в чистых сенях избы, занимаемой монастырскими лекарями на Заяцком, сразу за пожилой местной преждерожденной в ватнике, с замотанной в шерстяной плат головою, в длинной выцветшей юбке и сношенных мужских сапогах, столичный сановник вошел в светлую горницу, где и был подвергнут короткому, но исчерпывающему осмотру. Пожилой, толстенький, даже пухлый лекарь в рясе и очках с толстенными стеклами подступил к Богдану и, иногда выстреливая в минфа короткими вопросами, принялся щупать, простукивать, слушать и заглядывать ему в глаза. Богдан ощутил себя куклой в ловких руках хворезнатца, а тот еще усугублял положение тем, что иногда маловразумительно бормотал что-то себе под нос: видимо, комментировал результаты осмотра разных частей организма сановника – пульс, цвет лица, цвет белков и радужек в глазах, пониженную напряженность мочки левого – того, что ближе к сердцу, — уха и многое иное.

Под конец Богдан был уложен на лавку и подвергнут тыканью на удивление жесткими пальцами в живот. После чего лекарь выпрямился, шумно вздохнул и пожал плечами.

— Шибко здоровым человеком вы никогда не были и никогда уже не сподобитесь быть, преждерожденный, — сообщил он Богдану, потирая ладони. — Но сказано святым апостолом Павлом: из человеков избираемый для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, могущий снисходить невежествующим и заблуждающим, потому что – обратите внимание! — потому что и сам обложен немощью. Так что с этим у вас все в порядке. То есть я мог бы составить травяной сбор, такой… общеукрепляющий… Но, полагаю, хворь ваша внешняя.