Александр Ромашков - Стратегия свободы: Исходный мир III.I

— Саш, я скорую вызвала. — Матушка нерешительно вошла в комнату, будто ее действия или неосторожные шаги могли сделать мне хуже.

— К утру будут, — я скривил улыбку, пытаясь показать, что все нормально. — Пушкино.

— Болит? — мама взглянула на руку. Она очень любит нас с сестрой.

Всегда помогает нам решить проблемы. Иногда кажется, что меня это здорово расслабило. Когда случается что-то подобное, она всегда делает вид, что ей больнее, будто это должно как-то утешать. Наигранная защитная реакция. Но внимание дороже. Гораздо.

— Да так…болит, — кисть распухла до размеров кулака и больно пульсировала. Воображение дорисовывало виднеющуюся под кожей сломанную кость. Вывих. Скорее всего.

— Как тебя угораздило-то, ты же в Москву поехал?

— Да вот вернулся. Поехали с Женьком в бассейн. Поскользнулся.

— Упал?

— Мам! Да, конечно, упал, — повысил голос. — Было больно, да еще вопросы такие.

— Ну не хочешь говорить, не надо, — растерялась и обиделась. Села на табурет рядом с кроватью.

— Ну а как еще? — неловко помолчали. — Грохоту было, — мама тоскливо улыбнулась.

— Как вы в такую метель до дома-то добрались? Женька за руль сел?

— Да нет у него прав. Сам доехал. Скулил да ехал, как. Женек тебя позвал и на такси уехал, ему по работе надо. СМС вот прислал, беспокоится.

— Прослушивание как? — будто между делом спросила она после паузы.

— Никак. Провалил. — Я почему-то посмотрел на тусклую люстру. Ее желтый больной свет очень удачно дополнял события сегодняшнего дня. Даже последних лет.

— Как это? — мне нравится, как иногда у женщин смена темы блокирует предыдущую. Нетуже ни боли, ни вывиха этого. Или перелома.

— Да так. Не понравился. Не показывают по второму каналу несмешных толстячков. Смешных показывают. Много, — рука начинала болеть все сильнее.

Звонок домофона прервал наш неказистый разговор. Скорая. Иногда бывает вовремя.

Суровый врач и блондиночка-практикантка. «Где пациент?», «Где руки помыть?», «Сейчас посмотрим», «Тут больно? А тут?». Больно было везде.

— Виктор Анатольевич, похоже, кисть выбита, растяжение, — девчушка с видом школьницы на экзамене, дающей неопределенный ответ, посмотрела на Виктора Анатольевича.

— Значится, коли обезболивающее, вставляй обратно и бинтом ему обмотай, — сипло пробулькал Виктор Анатольевич. Матушка, сидевшая в дальнем конце комнаты, в ужасе изогнула брови. Практикантка тоже. Открыв чемоданчик, она откопала две каких-то ампулы, набрала в шприц жидкости. Нахмурила бровки, оценивая пропорции. Красивая. Года двадцать два — двадцать три. Сейчас она мне устроит.

— Да что ты там возишься? — экзаменатор не выдержал на третьей попытке девушки попасть в нужное место. Рука уже посинела. Мне было больно, неловко и я был в шоке. — Давай сюда.

Багровое лицо и густые рыжие усы Виктора Анатольевича склонились над моей жалкой конечностью. В нос ударил резкий запах пота и перегара. Девятое марта. Еще вчера практикантку поздравляли и желали счастья, здоровья, любви и улыбок под звон мензурок со спиртом. Но сегодня она опять мажет иглой, и вот даже успел поплыть обильный макияж под глазами. Не спорю, однажды она может стать отличным медиком. Но почему, черт возьми, не «Экономика» или «Бухучет»?

Хрустнул сустав. Тугая повязка. «До свадьбы заживет!». Скорая уехала, оставляя запах перегара, медикаментов и лужу уличной слякоти на ковре.

Я искренне благодарен нашей бесплатной медицине. Советские врачи в израненное постсоветское время имеют свою специфику, но делают свою работу точно, профессионально и быстро. Страшнее за будущее.

— Перекусишь? — матушка подошла к кровати с чувством выполненного долга, будто приезд скорой помощи — самое страшное, что должно было произойти, но все уже позади.

— Нет, мам, спасибо. Полежу. Можешь кошку принести?

Селина потопталась в ногах, громко замурлыкала и легла на грудь.

Кошке было глубоко на все наплевать, приезд врачей она спокойно пережила в соседней квартире у родителей. У нее всегда было все просто. Не надо думать, как заработать себе на корм, на дом, как не подорвать ожидания близких, что есть добро, а что зло, как жить по чести и не потерять себя, даже как найти себе симпатичного котика, стерилизованной кошечке не надо было думать. Сон и поглаживание по животику. Никогда не завидовал.

Мне действительно интересно преодолевать проблемы, пусть выдуманные, все в этом мире выдуманное. Пусть многие проблемы обходили меня стороной. Кого-то стороной обходят проблемы как у меня. И жалко только, что не получается, как во французских романтических комедиях — в конце все хорошо.

И жалко, что в фильмах герой, израненный крупнокалиберным пулеметом, с ножом под лопаткой и сломанной ногой, победоносно выносит любимую из горящего дома, и в следующей сцене они уже целуются на филиппинском пляже, а в жизни выбитая кисть делает из тебя беспомощного, содрогающегося от боли калеку с реабилитацией в две недели.

Я уснул, предвкушая очередную партию красивых и, как всегда, нежданных снов о потерянной любви, и новый день, полный бессмысленных раздумий, что пошло не так, как жить дальше и как стать лучше.

Лес. Когда был маленький, знал тут каждое дерево. Сейчас зима, и снег белыми хлопьями медленно опускается на занесенные тропы. Лыжи. Не понимаю, почему я на лыжах, плохие воспоминания — зимние уроки физкультуры, езда на лыжах по лесу после захода солнца. Никогда не любил лыжи. Я всегда был последним. Одиноким. Да и со спортом меня мало что связывало. Разве что недавно закрытый, сраженный убытками и тоской спортивный зал, моя попытка выровнять жизнь, сделать что-то для людей. Еще одни плохие воспоминания. Этой стране не нужны спортзалы. Пиво, табак. Хотя налоги, запреты…не пойму, что вообще нужно людям этой страны.

Лес. Мимо пролетает, размахивая лыжными палками, мой друг Макс. В голубых атласных лосинах. Он чему-то сильно радуется, рыжая скандинавская борода трепещет от потока воздуха, глаза под лыжной маской горят огнем счастья, а его раскатистый смех потомственного варвара еще какое-то время тревожит тишину зимнего леса. Бесконечно странное видение.

Она. С подругой Аней, которая веселым матом, неугомонной птичкой что-то рассказывает. Становится темно. Мы стоим втроем, рядом. Ее подруга протягивает ко мне руки, чтобы погреться, но Она берет мою ладонь первой. Будто бы ревнует. В шутку, не по-настоящему. По-настоящему ей дела нет. Отпускает ладонь и широко улыбается. И вот я уже грею руки их обеих. Ледяные. Так что больно. Начинаю согревать дыханием. Нет больше никакой подруги, есть я и Она, и вокруг темнота. И только где-то вдалеке потрескивает костер.