Марина Дяченко - Утопия

«Он воспринимает вас с Ариной как часть самого себя».

Ким вздохнул.

Праздновали громко и весело. За десять лет прежние свадебные ритуалы успели смениться новыми, а поскольку жених и невеста были, по сути, подростками, то и веселье больше походило на детский день рождения, нежели на свадьбу, какой ее помнил Ким. Шурка и его будущая жена Вика наприглашали всех своих одноклассников и однокурсников, соседей, приятелей и просто знакомых; в полдень состоялся собственно обряд — жених и невеста поднялись на живописный пригорок, покрытый белыми цветами, по очереди произнесли формулу супружеской клятвы и обменялись кольцами; грянул невидимый оркестр, толпа знакомых и родственников обрадовалась громко и энергично, и тут же началось всеобщее празднование.

Веселились в городке аттракционов, купались в открытых бассейнах, ели, пили и пускали кораблики, катались на лошадях и верблюдах, устраивали фейерверки, без устали желали новобрачным любви и процветания. Всякий находил себе собеседников: Александра собрала вокруг себя средних размеров толпу и просвещала гостей о пресловутом проекте «Рейтинги». Арина раздаривала керамические украшения и взяла первый приз, стреляя из лука в яблоки на веревочках. Виталька скоро куда-то исчез с парой-тройкой других таких же пацанов. Лерка развлекала разговором папу и маму, специально ради свадьбы внука прилетевших из Индии, где они теперь жили. Даша бродила среди толпы с царственной грустью на лице; Костя сказался больным и не пришел. Алекс…

«Какого черта? — спросил тогда Ким. — Зачем выносить на публику? При том, что Дашка его бросила и почти наверняка никогда не простит?» — «Ты его адвокат? — поинтересовался Алекс. — Или, может быть, адвокат Пандема?» — «Ну что тебе нужно от Пандема?» — устало спросил Ким. «Я мужчина, — Алекс неприязненно усмехнулся. — Мужик. С яйцами. Поэтому когда я вижу чудовище, я ищу, как его убить. Если я вижу бога, я ищу, как его свергнуть. Я всегда ненавидел поповские сказки и людей-овец».

— Ким?

Он вздрогнул. Алекс, легок на помине, обнаружился у него за спиной. Вот странно, Ким думал, что он так и не подойдет.

— Есть разговор, — сказал Алекс, напряженно усмехаясь. — К тебе. Как к почетному пандемоведу.

Трехлетний мальчик Рома Каманин строил город из песка. В отдалении визжали, катаясь с горок, гоняя на велосипедах и ныряя в фонтаны, малолетние Ромкины родственники, друзья родственников и дети друзей родственников — не прельщаясь всеобщим весельем, Рома выкладывал из спичек улицы, возводил дома с круглыми окнами, втыкал палочки-светофоры и бормотал под нос, и не заметил деда, Андрея Георгиевича Каманина, который подошел и остановился у него за спиной.

— Ромыч?

Мальчик обернулся.

— Давно не виделись, — неловко пошутил Андрей Георгиевич. Они и в самом деле не виделись довольно давно: если не считать сегодняшнего свадебного утра и позавчерашнего суматошного дня, они не виделись два с половиной года — дед помнил внука младенцем, внук помнил деда мягким расплывчатым облаком, голосом в трубке и человеком на фотографии.

— Что делаешь, Ромыч? — спросил дед.

— Играю, — тихо отозвался внук.

Дед опустился рядом на корточки:

— Это город, да? А ты строитель?

— А я Пандем, — пояснил мальчик. — А они, — он провел рукой, обозначая невидимых обитателей песочного поселения, — мои люди. Я с ними говорю.

— А-а, — сказал дед после паузы. — А я хотел тебе вот что…

И он, порывшись в большом кармане мягкой непраздничной куртки, вытащил книжку с картинками — все еще очень яркими, хотя книжка когда-то была куплена в подарок трехлетнему Киму Андреевичу.

Дед боялся, что Рома кивнет и вернется к строительству, — но Рома заинтересовался. Отряхнул руки от песка, мимоходом вытер ладони о штанишки; дед спрятал книгу за спину:

— Нет, так нельзя, надо руки помыть, это же книжка… Давай пойдем помоем руки, ты возьмешь апельсин или яблоко, и я тебе почитаю?

— Я и сам умею, — сказал Рома.

— Э-э-э, — дед кашлянул. — Знаешь, я тоже сам умею, но люблю иногда, чтобы мне почитали. Это интересно. Давай попробуем?

Рома подумал — и кивнул. Склонившись над своим городом, что-то пробормотал невидимым маленьким людям, поднялся с колен и последовал за дедом к рукомойне и потом — к белой скамейке под кустом сирени.

— …Царь с царицею простился, — начал дед. — В путь-дорогу снарядился…

Внук слушал, переводя удивленный взгляд с картинки на дедово лицо — и снова в книгу. Дед читал с выражением, вдохновенно, Рома молчал и слушал, лицо у него было сосредоточенное.

«Пандем?»

«Да, Андрей?»

«Он говорит с тобой?»

«Да. Он не может понять, почему они умирают».

Андрей Георгиевич осекся и перестал читать. Рома сидел тихо.

— Где? — тихо спросил дед.

«На него она взглянула, тяжелешенько вздохнула, восхищенья не снесла и к обедне умерла», — процитировал Пандем.

— Понимаешь, Рома… — начал было дед.

— Понимаю, — мальчик кивнул. — Мне Пандем уже объяснил. Это было в старые времена, когда люди умирали просто так.

Под сиренью стало тихо. На полянках смеялись и разговаривали: гости разбрелись по парку, развлекаясь кто как может. На невидимом за деревьями озере скрипели уключины.

— Ну, они не просто так умирали… — начал дедушка Андрей Георгиевич.

Рома вздохнул:

— Ты знаешь, деда… Это не совсем хорошая сказка. Она красивая, да. Но она неправильная. Мне Пандем рассказывает лучше.

Александра Андреевна Тамилова вечно оказывалась в центре внимания. Она не прилагала к этому усилий, но и не тяготилась таким положением дел: она просто была в центре внимания, легко и естественно, как жук на листе подорожника.

Ее программа «Рейтинг» процветала вот уже несколько лет. Вскоре после окончательного воцарения Пандема случился всплеск так называемой творческой энергии: все, кто неплохо рисовал в детстве, писал повести в школьных тетрадках либо пел хором на именинах и свадьбах, теперь получили возможность донести свое сокровенное до миллионов потенциальных ценителей, и в образовавшемся половодье как-то сразу утонули все меры, весы и критерии. По неписаному закону автор, как он ни канючь, не мог получить от Пандема ни похвалы, ни порицания: ищи понимающих, говорил Пандем, и кое-кто всерьез полагал, что Пандем «не разбирается в искусстве». На самом деле — и Александра это понимала — он просто уступал человечеству площадку для состязаний, стадион, где каждый свободно, без оглядки на авторитеты, мог помериться с ближним длиной шага, длиной языка, длиной… да чего угодно, ведь похвальба, предваряющая соревнование, для некоторой части человечества оказалась третьей — после хлеба и любви — важнейшей надобностью.