Йохен Шимманг - Новый центр

— Но сейчас мы все это осматривать не будем, — добавила она. — Лучше я покажу тебе верхний ярус.

Попав наверх, я сразу сообразил, чего мне не хватало внизу. Будь я настоящим библиотекарем, я бы сразу догадался, но ведь я, в конце концов, только учился, если можно так выразиться. Внизу я не видел ни одной книги, кроме старого каталога выставки «Реализм. Эксцентрика действительности» [55] Выставка с таким названием действительно состоялась в Мюнхене в 2010 г. . Зато здесь, наверху, стеллажи с книгами закрывали три из четырех стен, на столике возле кровати Элинор лежали три книги, да и на полу то и дело попадались стопки книг, а рядом газеты и журналы. Теперь я понял смысл разделения квартиры. Если внизу находилась галерея, всегда готовая к присутствию посетителей, то сама хозяйка жила прежде всего здесь, наверху.

Она скрылась в ванной, а я незаметно, буквально на цыпочках, стал обследовать полки. Разумеется, большая часть книг была на английском языке, но немецкие попадались тоже. Я попытался понять принцип, по которому они были расставлены, но не обнаружил ни алфавитного порядка, ни предметных областей, ни принадлежности авторов к определенным странам, ни года издания как критериев организации библиотеки. Например, книги Кено, о которых мне рассказывала Элинор, находились между томом под названием «The Kinks. The Sound and the Fury» [56] Книга Джонни Рогана (1984). и романом «The Act of Roger Murgatroyd», который написал Жильбер Адэр. Вплотную к ним стоял альбом фотографий Викторианской эпохи, а дальше шла книга Эндрю Ходжеса «The Enigma of Intelligence: Alan Turing». Уже по корешкам можно было определить, что их читали постоянно.

Возможно, книги оказывались на полках по мере приобретения, но я не решался вынимать их одну за другой, чтобы посмотреть на дату покупки и убедиться в своем предположении. Во-первых, я придерживался той точки зрения, что даже библиотекарь должен держаться в рамках, обуздывать свою страсть и не позволять себе беспардонно копаться в чужих собраниях. Да-да, именно библиотекарь, потому что ему известно лучше других, в сколь интимную сферу он вторгается. Ну а во-вторых, я просто-напросто понимал, что Элинор может выйти из ванной в любую минуту и ей не понравится, если я буду рыться в ее вещах. Поэтому я не позволил себе совать нос в книги на ее ночном столике, чтобы узнать, что она сейчас читает. Мой взгляд задержался только на трех фотографиях в рамках, которые висели на стене над кроватью. На первой был приветливый мужчина в военной форме с каким-то слегка потерянным взглядом, я подумал, что это майор Ригби и здесь ему лет сорок пять. На второй была сама Элинор в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, стоящая в дверях кирпичного дома, плечом она небрежно прислонилась к косяку. Я предположил, что это дом, в котором семья Ригби жила или до сих пор живет в Ливерпуле. На Элинор были джинсы и бледно-голубая рубашка, а сверху черная куртка с капюшоном. Третью фотографию я уже знал: та самая бабушка в клубе «Пещера», которую я обнаружил в альбоме 1965 года. Этих двух шестнадцатилетних девушек разделяли пять с половиной десятилетий, но сходство было поразительное.

Что там Элинор так долго делает в ванной? Не слышал ли я, причем довольно долго, шум воды из душа, когда только начал рассматривать книги на полках? А сейчас — это не она там тихонько что-то напевает? Она что, каждый раз после обеда принимает душ, прежде чем вернуться в свою «Алису в Стране чудес»? Я с почтением отступил на шаг и с ощущением, что делаю что-то запретное, бросил робкий взгляд на стопку книг на ночном столике, надеясь разглядеть хотя бы название верхней книги. Но сверху лежала бумажка с надписью от руки, причем такими большими буквами, что я не мог ее не прочитать. Заглавными буквами было написано: WHITE PEACE! [57] Белый мир! (англ.). (18 ноября 2029).

Надпись была сделана, таким образом, вчера, возможно, незадолго перед тем, как уснуть. Я не успел сообразить, что она могла означать, потому что услышал, как открывается задвижка ванной. Я отпрянул от кровати, обернулся и увидел, как Элинор, нагая, белоснежная и улыбающаяся, идет ко мне.

— Знаешь, — говорила она мне минут сорок спустя, — на прошлой неделе я поняла, что ты относишься к той категории мужчин, которые заставляют ждать вечно. Но для вечности у меня нет времени.

Она села в постели и закурила, а я лежал рядом и смотрел на нее.

— Похоже, что я в основном нравлюсь именно мужчинам такого типа, — продолжала она. — Не в обиду будь сказано. Не исключено, что я сама люблю робких, нерешительных, у которых слюнки текут от вожделения. Это такой приятный контраст.

Теперь я тоже сел, прислонился головой к стене и возразил:

— Постой, но ведь я не вел себя так. Кто-кто, но не я.

— В переносном смысле, малыш. В переносном.

— Я называю это желанием.

— Называй как хочешь. Так или иначе, все случилось вовремя. Я имею в виду себя. Я уже потеряла всякую надежду, но когда во время того обеда я увидела, как ты ревнуешь к маленькому Фродо — он, конечно, тот еще фрукт, — я поняла, что не все потеряно.

— Вообще-то, — проговорил я, — ты не должна называть меня «малыш» и не повторять постоянно «вот этот юноша», когда говоришь обо мне при посторонних. Во-первых, мне всегда в таких случаях кажется, будто разговор происходит в мое отсутствие, и, во-вторых, я как-никак на девять годков старше тебя. Гению, конечно, многое позволено, но чуточку уважения я бы попросил.

Элинор склонилась ко мне, поцеловала в щеку и ответила:

— О’кей, старик. Мне кажется, после наших греховных дел мы должны встать и продолжить работу. Или ты думаешь иначе?

— Согласен. А БЕЛЫЙ МИР, это что такое? Наверное, что-то очень важное, раз написано большими буквами, и к тому же записка лежит возле кровати.

— Так и есть, важное. Нет, то есть, в сущности, это просто название.

— Название для того, над чем вы сейчас работаете?

Она кивнула.

— Но это абсолютная тайна, мой дорогой. Нет, правда, я не шучу, я не имею права ничего об этом рассказывать. В том числе о том, кто заказчик. И ты не должен у меня ничего выпытывать на эту тему, обещай мне.

После ее первой фразы я вытаращил глаза, не веря своим ушам, как принято говорить в таких случаях, но мое изумление не связано было со словами «абсолютная тайна», оно касалось слов «мой дорогой». Но еще больше меня поразило это странное сочетание: она практически одновременно говорила о нашем общем будущем — и требовала от меня обещания ничего у нее не выспрашивать.

На улице, пока наши пути не разошлись, Элинор сначала взяла меня за руку, потом под руку. Возле цветочного магазина нам встретился Ритц, как всегда, в кителе и картузе. Он разглядывал розу, которую держал в руках, потом кивнул нам.