Йохен Шимманг - Новый центр

Но Ритц крепко спал и больше уже не проснулся.

Погребение состоялось 6 июля в одиннадцать часов утра. Мы намеренно выбрали субботу, и все пришли, почти как на его доклад полгода тому назад. Был теплый летний день, синее небо и легкий ветерок. Солнце прогревало кости, но не жгло.

Прежде всего я позвонил в «Алису». Я понятия не имел, что надо делать, когда кто-то внезапно умирает у тебя на глазах. Джон Теннант прибежал через пять минут. Потом мы позвали доктора Байера, который принимал посетителей здесь неподалеку и считался домашним врачом всех обитателей территории. После покушения на Теделя это был уже второй раз за краткий период времени, когда я становился свидетелем несчастного случая. Впрочем, Ритц заранее предупредил меня о своей смерти, еще до отъезда, как я теперь припомнил.

Доктор Байер официально установил, что отказало сердце. Так называемая естественная смерть. Позже я вспомнил, что Ритц с самого начала выглядел очень усталым и лишь в последний момент открыл глаза, когда я уже был у самой беседки. Я не исключал, что он принял какое-то лекарство, и сказал об этом Джону. И о разговоре перед моей поездкой в Аахен тоже рассказал.

— Что бы это изменило? — спросил Джон. — У него был свободный выбор. И никакого преступления здесь быть не могло.

Нет, не было тут никакого преступления, поэтому не было и никаких дальнейших расследований. Теперь прекрасным летним днем мы все стояли вокруг могилы, в которую уже опустили урну. Не так давно Ритц выбрал и оформил себе место для могилы в том самом английском садике, где он и умер. Это тоже дало почву для домыслов, которые, правда, никто вслух не формулировал. К тому же он не производил впечатление больного человека.

Он и завещание написал месяц назад. Он оставлял свое весьма значительное состояние одному фонду, на базе которого должен был возникнуть своего рода частный университет или, скорее, академия. Люди не должны были получать по его окончании какой бы то ни было диплом, они должны были учиться там исключительно ради знаний как таковых. Каждый год в течение двух семестров должен был преподаваться только один предмет. Это ограничение связано было с тем, что в качестве помещения для будущего университета Ритц предназначил свой собственный дом, скромную двухэтажную виллу, которую выстроила для него архитектурная фирма «План Б». Пристройки и реконструкции всякого рода категорически не допускались. Заведующий кафедрой по текущему предмету в конце года определял, какую дисциплину будут изучать студенты на будущий год, и называл своего преемника. Профессура не была привязана к формальным квалификационным показателям, как особо отмечалось в уставе фонда. Первым заведующим кафедрой Ритц объявлял Тобиаса Динкгрефе, он, как выяснилось, вместе с Уттой Бельками и нотариусом относился к той группе из трех человек, которая знала об этом фонде. Библиотека территории должна была перерасти в академическую библиотеку, и таким образом Зандер возвращался, можно считать, туда, где он начинал свою деятельность.

Меньшая часть состояния Ритца предназначалась для поддержания и ухода за созданными им садами. Его могила находилась под ясенем тридцатиметровой высоты. Тобиас Динкгрефе произнес краткую речь, в которой постарался обойтись без сентиментальности. Несмотря на это, многие плакали, например молодежь из «Метрополией», что меня очень удивило. Элинор тоже плакала бы, будь она здесь, подумал я с яростью, но от этого она не стала бы лучше. Потом каждый бросил горсть земли в могилу, и двое анархистов, которых Ритц до последнего момента приглашал для садовых работ, покрыли ее землей. Мы оставались стоять, пока они не закончили. Рядом уже лежала наготове могильная плита, плоский светлый камень с надписью: «Пауль Ритц 1943–2030». В листве деревьев гомонили птицы.

Потом траурное собрание начало расходиться. Поминальная трапеза была не предусмотрена. Теперь многие, казалось, об этом сожалели, и расстаться сейчас было непросто. Джон Теннант беседовал с программистками из «NewLineSoftware». Зандер и Динкгрефе под ручку брели куда-то, медленнее, чем все остальные. Карстен Неттельбек подошел ко мне и хотел было что-то спросить, но я опередил его и сам спросил, нет ли новостей о Мариэтте. Из материалов допросов просочилось пока не так уж много информации, ответил он. Но уже определенно известно, что целью Мариэтты и ее приспешников был вовсе не новый правительственный квартал в Шенеберге, а наша территория.

— Это должно было стать чем-то вроде сентиментального путешествия, — сказал он, ухмыльнувшись. — А тебя я хотел спросить вот о чем: ты ведь говорил с Ритцем перед самой его смертью. Ты помнишь его последние слова. Я думаю, было бы просто отлично, если бы «Неуловимая территория» была единственной газетой, которая эти слова опубликует.

Я ответил не сразу, и он продолжил:

— Сейчас, может быть, не вовремя. Но я очень его любил, и он меня тоже. Ведь именно он переселил сюда нашу газету.

— Да нет, все в порядке, — отозвался я, — мне просто надо вспомнить, понимаешь? Его последние слова как-то забылись. Я ведь был испуган, когда внезапно передо мной оказался мертвый человек. Но, кажется, я вспомнил, да. Его последние слова были: «Расскажи мне о своей поездке». Я начал рассказывать, а в ответ он уже не произнес ни слова.

— Расскажи мне о своей поездке, — повторил Неттельбек. — Это годится. Особенно если вспомнить, что сам он уже несколько лет не покидал территорию. Он ведь говорил нам об этом в своем докладе, тогда, в январе.

Я собирался еще что-то сказать, но тут нашим вниманием постаралась завладеть Эбба, и когда добилась своего, сказала, что полноценной траурной трапезы предложить не может, но готова прямо сейчас открыть «Толстуху», чтобы мы могли там посидеть. Казалось, все только этого и ждали, и траурное собрание стало энергично перемещаться в сторону пивной. Неттельбек спросил, пойду ли я туда. Я промямлил что-то про кошку, за которой нужен присмотр, и постарался побыстрее смыться.

Чешира спала, как я и предполагал. Она оцарапала меня, когда я запихивал ее в корзину, купленную несколько дней назад, но потом быстро успокоилась. Сумку я сложил еще накануне вечером. Из вещей взял только белье, остальное образуется на месте. На дорогу в Аахен достаточно было одной книги. Там я куплю еще, когда буду собираться дальше, в Париж. Секунду поразмышлял, не взять ли с собой мой маленький «ватсон», но потом решил, что он мне там будет не нужен. Мне повезло, что сейчас все сидели в «Толстухе» и уже, наверное, немало выпили. Я быстро прошел испытанной окольной дорогой и уже через десять минут вышел с территории. В автобусе кто-то спросил меня, везу ли я кошку к ветеринару или в приют. Я ответил «к ветеринару», чтобы не иметь осложнений. Потом я пересел. От станции «Принценштрассе» добежал за пару минут до «Мориц-Эк», с дорожной сумкой в одной руке и кошачьей корзиной — в другой. Полуденное солнце жгло макушку, и я с удовольствием вошел в прохладное помещение, где трое маляров поглощали холодные котлеты, а Кульбродт сидел за чашкой кофе.