Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

Аааа! Я живой!!! Живоооой!» А следом тянет тут же сотворить что‑нибудь жизнеутверждающее и жизнепродолжающее. Например, заняться любовью на заднем сиденье.

Быстро и непредсказуемо мчатся машины стритрейсеров, медленно и нервно запускается в производство молодежный блокбастер про ночных гонщиков, и лишь живот беременной женщины растет в неменяющемся тысячелетиями темпе. И дозревает в точно положенный ему срок – через девять месяцев.

В конце июля Натка вышла из роддома с подарочно упакованным младенцем на руках. Сына она позволила назвать Рафу так, как он сам захочет, в знак признания его заслуг и участия.

Раф нарек его Ваганом. Приехать к роддому он не решился все‑таки он еще был женат на Алке, да Натка и сама не хотела его там видеть. Позже новоиспеченный 45–летний отец признавался, что в последний момент он все‑таки воспылал желанием рвануть к роженице, но не смог попасть ключом зажигания куда следует. Ожидая рождения первенца, Оганесян жестко бухал, запершись на даче, разогнав и жену, и прислугу. А во–дителя у него никогда не было. В приступах особо острой алкогольной интоксикации он тревожно названивал Натке и спрашивал: «Уже да?» Услышав: «Еще нет», тут же прерывал связь и от перевозбуждения хлебал виски из горла. Так что, когда Натка готова была доложить, что «уже да», обессиленный ожиданием Рафаэль спал тревожным пьяным сном и не услышал ее звонка.

О Рафе и появлении Вагана Натка рассказывала складно, видно было, что она уже не раз репетировала этот рассказ – очевидно, она всю жизнь держала его в уме, чтобы однажды выложить все сыну. Я заслушалась. Внезапно Ната прервала свой рассказ вопросом:

— Помнишь, у Максимовой в «Принце на белом «мерседесе» есть сцена, где героиня разговаривает с мужем о детях?

— Это где он спрашивает, что она будет делать, если вдруг залетит, а она отвечает: «Как скажете, повелитель»? – я тут же поняла, какую именно сцену Соколова имеет ввиду. Ох, не зря я выписала этот отрывок в свой «разоблачительный» файлик!

Так и знала, что это списано с натуры.

— Ага, именно про этот диалог я и говорю, – Натка пристально посмотрела на меня, очевидно, я слегка насторожила ее своим ответом, демонстрирующим слишком уж заинтересованное отношение к предмету беседы.

Но инерция доверительности была уже слишком сильна, и недорассказать она не могла.

— Эта сцена, она не придумана. Это реальный разговор между Алкой и Рафом, – подтвердила мои ожидания Натка. – Только она тогда совсем неправильно поняла смысл происходящего.

— Это был тест для нее, проверка? – я не стала ради маскировки изображать тупость.

— Да, вроде того, – кивнула Соколова. – Я тогда уже была весьма беременна, и Раф как‑то внутренне заметался. Не то чтобы он сразу воспылал желанием разойтись с женой и на мне жениться. Наоборот, поначалу он всячески делал намеки, чтобы я не обольщалась и не рассчитывала. Я, конечно, и не мечтала. Мне и не надо было. Но как‑то его слегка переклинило. Вот тогда он и задал Алке этот вопрос, мол, а если ты забеременеешь? И она ответила то, что ответила: «Как хочешь, так и будет. Захочешь аборт – сделаю». По–видимому, он ждал других слов. Он решил, что раз она не такая же специфическая тетка, как я, не спит и видит общих детишек, то она его на самом деле не любит. Тут его и понесло: «Представляешь, она готова была убить моего ребенка! И говорит, что любит! Да она, при случае, и мне аппарат искусственного дыхания отключить сможет». Переубедить его было уже невозможно. Впрочем, не буду врать, что я особенно пыталась. Ну и вскоре они разошлись. Алка, по–моему, даже толком не поняла, почему. Раф ведь такой: если уж он принял решение, вычеркнул человека из своей жизни, то уже не считает нужным тратить время на разъяснение «политики партии».

Алка, похоже, тогда решила, что всему виной первые морщины, и еще старательнее обкололась ботоксом. Возможно, если бы тогда в их отношения не влезла я, рано или поздно они вместе дозрели бы до ребенка. А тут у Рафа уже крышак слегка снесло, он считал, что все девушки мира спят и видят его отцом своих детей. А Максимова, похоже, тоже была в таком от себя восторге, что, как и он, ожидала, что ее о наследнике будут умолять, стоя на коленях. Помнишь, у нее в одной из книжек тоже такой пассаж есть, мол, не тот нынче пошел мужик – не падает ниц с мольбою о детях? Оба же, блин, звезды. Никто не готов был другого уговаривать.

Пока наши престарелые девушки делили сердце покойного Оганесяна и пересчитывали его наследство, я с грустью поняла, что напрасно потратила время на изучение книжек Максимовой.

В сложившейся ситуации, когда над нею не усмехался только тот, у кого паралич лица, надавать ей литературно–критических пинков было бы совсем уж моветоном. В сущности, вера в свои литературные таланты последнее, что у нее сегодня осталось.

Если ее еще и на писательском ринге размазать, она ведь может и повеситься с горя. Я тетка желчная, но не жестокая, и брать грех на душу не хотела. Так что мне срочно пришлось искать новый объект приложения своей язвительности.

Я снова начала изучать пансионный литературный ландшафт.

В местном альманахе мой взгляд радостно зацепился за морализаторски–мрачные мистические рассказики, опубликованные под псевдонимом Т. Esperto. Написаны они были плохо, без всякой живости, как будто бы авторша кропала их с того света. Я прочитала парочку историй про неотвратимую силу судьбы, знаки и неизбежную расплату за каждый неосторожный плевок и сатирический памфлет о товарище Эсперто складывался у меня в голове уже сам собою. Навязчиво просились заголовки, в которых «эсперто», разумеется, рифмовалось с «Э, сперто!» и «затерто».

Но что‑то не давало мне от души оттянуться и высмеять дамочку (а я ни секунды не сомневалась, что такие панические рассказы могла написать только женщина). Какая‑то звериная серьезность текстов, отсутствие всякого намека хотя бы на черный юмор, настораживали.

Так, в одном из этих эзотерических опусов мальчик из детской жестокости утопил котенка. А потом, когда он вырос и стал отцом, дети, движимые тем же живодерским импульсом, схватили за ноги его купающегося сына и неосторожно утопили. Папаша, конечно, тут же прозрел, что эта кара небесная послана ему за сгубленного в детстве котика. Этот грех он решил искупить всем остатком своей жизни, дежуря возле Птичьего рынка и спасая брошенных в конце торгового дня под прилавками котят.

Еще в одном опусе Т. Esperto злопамятная судьба наказывала нерадивую девушку, которая забывала поливать цветочек, доставшийся ей в наследство от умершей мамы. Она до того засушила растение, что, когда однажды все‑таки притронулась к нему, сухоцвет рассыпался в труху. Ржавая пыль, покрывшая подоконник, напомнила девушке прах кремированной матери, и тут она поняла, какой страшный проступок совершила. И что никогда ей теперь этот страшный грех не замолить.