Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

— И дело происходит в «Новогорске»?

— Да, я же говорила, – довольно раздраженно ответила я.

— То есть про смерть футболистов? – как будто бы наугад ляпнула Натка. Хотя чего же там было угадывать – можно подумать, там столько смертей в этом «Новогорске» приключилось.

— Молодец, догадалась! Что, впрочем, было не так уж сложно.

В конце концов, в этом заповеднике здоровья не так уж часто умирают.

— У тебя есть какая‑то эксклюзивная информация на эту тему?

— Ну, кое‑что есть, – мне хотелось выглядеть значительной, и я не стала признаваться, что кроме пьяных измышлений жены моего старого МВД–шного приятеля у меня за душой ничего нет.

— Тебе этот твой мужик милицейский что‑то рассказал?

— Да, он там отдыхал как раз, когда все это случилось. Но у меня есть и другая информация.

Натка стала злостно наседать на меня и требовать, чтобы я тут же рассказала все, что знаю. Мне же хотелось поскорее ее выпроводить. Диалог не складывался.

— Ты знаешь, что эта тетка, которая их отравила, через год должна выйти на свободу? – не отступала Соколова.

— Конечно, знаю, – и тут до меня дошло, что Наткин интерес далеко не праздный. А очень даже предметный. Тут уже мне самой стало любопытно, что стоит за ее вопросами. – Мать, признавайся, тебе‑то какое дело до всей этой истории?

Натка только поджала губы.

— А ты в курсе, что та тетка Шалимова уже давно на свободе?

— я намеренно поддразнила Натку, сделав ошибку в фамилии Нины.

— Шаламова, – автоматически поправила меня она. – Откуда ты знаешь, что ее уже выпустили? Это тебе твой приятель рассказал? Ты в курсе, где она?

— Знаю, но тебе не скажу, – я обрадовалась тому, что, похоже, единственная в пансионе знала тайну Нины, которая поселилась здесь под фамилией Третьякова.

— Мне надо знать, где она, – очень весомо сказала Натка. – Мне с ней надо встретиться. Мне обязательно с нею надо увидеться.

— А она, думаешь, хочет тебя видеть? Ты, может, тайная болельщица «Динамо» и жаждешь мести?!

— Не смешно. Мне надо передать ей кое‑что, в чем она, я полагаю, нуждается.

— Я подумаю. Мне надо все взвесить.

Я с трудом выпроводила Соколову и в прострации села на кровать. Теперь у меня не оставалось сомнений, что Нина и Натка оказались в одном пансионе не случайно. Что они пришли сюда «на запах» друг друга. И если Соколова не знает, что наша лесби – та самая Нина Шаламова, которая ей нужна, значит, это Нина следит за Наткой. А не наоборот. Видимо, Нина в курсе, что у Натки есть что‑то, что ей нужно. И выжидает момент, чтобы это что‑то выкрасть. Но почему она тогда до сих пор не своровала эту штуку? Обе дамочки прожили в «Курганах» довольно много времени. Не понимаю!!! Черт! Как все запуталось!

Концы не сходились с концами. Время стремительно утекало.

А я до сих пор не нашла ответа на главный вопрос дня: как же выманить Нину из норки?

Не придумав ничего умнее, я выдрала из блокнота страницу и, изменив почерк, нацарапала:

«Приходи сегодня вечером в 19.30 к сгоревшему магазину. Это важно».

Я прокралась по пустынному коридору к комнате Нины и подсунула записку ей под дверь.

За ужином я не чувствовала вкуса еды. То и дело косилась на Нину и на часы. Нина имела довольно нервический вид, и это меня успокоило – значит, она собирается пойти на встречу с таинственным незнакомцем.

Мы сЮркой быстро поели, отбились от наших друзей–товарищей и, изображая солнечный удар и переутомление, побежали по своим комнатам, уговорившись ровно в 19.20 встретиться у кельи Нины. Мы даже сверили часы, как в настоящих шпионских фильмах.

Распахнув дверь, чтобы выйти и выкрасть то, что планировала, я подпрыгнула от испуга. За дверью стояла Наташка. Она успела занести руку, чтобы постучаться. В другой руке она держала какой‑то пакет.

— Я зайду? – Соколова отодвинула меня в сторону и по–хозяйски ввалилась в комнату. – Вот то, что я должна передать Шаламовой. Посмотри и убедись, что это важно. И что ей это действительно нужно.

Натка протянула мне увесистый конверт. Я заглянула: внутри лежали бумаги. Распечатка какого‑то текста.

— Читай! – скомандовала Натка. – Только ничего у меня не спрашивай, не задавай никаких вопросов. Там написано вполне достаточно, чтобы ты поняла то, что ты должна понять. И никому ни слова!

— Извини, но сейчас мне некогда читать, – я суетливо перетаптывалась с ноги на ногу, понимая, что уже изрядно опаздываю.

— Я тороплюсь, у меня свидание. Оставь, ночью начну читать.

Наташка нехотя положила конверт на стол, очевидно, она рассчитывала, что мы тут же на месте обо всем договоримся, и она выйдет от меня с адресом, паролями и явками Нины. Но теперь правила диктовала я. Мы вместе вышли, я заперла дверь. Пришлось для отвода глаз сделать вид, что я направляюсь на улицу, потом бешеным зайцем метнуться назад в корпус, в коридор, где уже нетерпеливо сверлил пальцем стенку Юра.

К счастью, на него можно положиться – он уже справился со своей задачей: подрезал у комендантши запасной ключ от комнаты нашей пансионной Сапфо.

Мы воровато оглянулись, отперли дверь и ввалились на терра инкогнита. Наперегонки ломанулись к письменному столу и начали выдвигать ящики. То, что мы искали, нашлось сразу. Один из ящиков оказался битком набит теми самыми бумажками.

Целый пуд аккуратно продырявленных дыроколом, связанных шнурками в толстенькие пачки бумажных огрызков размером с открытку! Выглядели они прямо как какой‑то библиотечный каталог. Каждый из нас схватил по пачке и начал жадно читать.

Я перелистнула первую страницу, вторую, третью, четвертую. И не могла понять – что же это такое оказалось в моих руках?!

На каждой странице был выведен один и тот же текст:

«Когда ты любишь, тот, кого ты любишь, не может умереть.

Любовь – та сила, которой подвластно все.

Она заставляет расти города.

Она посылает ракеты в космос.

Она вдохновляет.

Изобретает.

Творит.

Ведет.

Дает начало новой жизни.

А значит, она может и воскрешать.

Тот, кого ты любишь, не может умереть, пока он жив в твоем сердце. Надо только не давать себе забывать.

Повторяй эти слова каждый день, верь, надейся и жди.

И однажды ты увидишь, что это – правда.

Тот, кого ты любишь, вернется к тебе.

И признается тебе в своей любви.

Даже если в своей первой жизни не успел этого сделать.

Перепиши это письмо десять тысяч раз, и, когда ты начнешь переписывать его в десятитысячный раз, ты увидишь, что что‑то произойдет».

На каждой бумажке стоял номер.

Я быстро пролистала свою пачку: 8125, 8126, 8127, 8128…

Менялись бумага, почерк, цвет пасты, неизменным оставался лишь текст.

— Ты понимаешь, что это? – ошарашенно спросила я. Юркины глаза расползлись на пол–лица, он продолжал шелестеть бумагой.