Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

Я аккуратно отняла свой палец от Юриных губ и с замиранием ждала ответа, заглядывая ему в глаза.

Ура!!! Он ответил даже лучше, чем я ожидала:

— Пойдем лучше, я тебе одно особое место покажу, тебе понравится.

Идти оказалось далеко – около трех километров. И это очень радовало, что он потащил меня в такое неблизкое место. Значит, у него нет мысли побыстрее отделаться от меня. Мы шли все так же – я обивалась вокруг него руками, он накрывал меня полою своей куртки.

— Ты так здорово пахнешь! – говорила я, шумно вдыхала и тыкалась носом ему в грудь.

— Ты тоже, прямо как роза, – отвечал он.

Мы шли по мягкой от пыли проселочной дороге, небо светлело, брючины сделались мокрыми от росы.

Наконец пришли. Юрка вывел меня на высокий берег реки.

— Это Нерль, – сказал он.

Течение в этом месте резко поворачивало к восходу, как будто вода вдруг понимала, что течет не туда, и резко командовала себе «налево!». И там, куда она устремлялась, начинался новый день.

— Обалдеееть! – протянула я.

— Тс! Ты рано это говоришь, – и Юра потянул меня в сторону, на пригорок, из которого вырастали развалины старой церкви.

Странно, что в этих краях остались еще какие‑то не восстановленные церкви. Мне казалось, что в начале века РПЦ реконструировала все развалины с крестами, до которых смогла дотянуться. Но эта стояла в какой‑то совсем заброшенной деревне, сюда даже не просочился асфальт. Наверное, потому и церковники сочли этот объект бесперспективным. Мы крались по старому погосту мимо ржавых крестов, которые торчали из почти сровнявшихся с землею холмиков. Юрка уверенно шел дальше – к самой церкви. Мы поднялись наверх по узкой винтовой лестнице, кирпичи которой тревожно шатались под ногами. Где‑то приходилось переступать через две–три отсутствующие ступени. Мы карабкались на звонницу. Там, куда нам удалось добраться, лет сто пятьдесят назад стояли люди в черных одеждах и звонили в колокола. Сейчас здесь росла высокая полынь, шершавая тимофеевка и даже маленькие березки.

Вместо луковичного купола над головой распахнулось ветхое небо, тут и там проколотое блекнущими звездами. Заметно светало. Горизонт раскалялся огнем, пока что холодным, но обещавшим уже через несколько часов стать настоящим полуденным жаром. Земля с высоты выглядела абсолютно живым существом, покрытым густым мехом леса, сквозь который прорезалась речная вена.

— Сюда я прихожу по вечерам и рисую закат, – сказал Юра, как будто не мне.

— Почему не восход? По–моему, восход здесь тоже чудесный! – восторженно всплеснула руками я.

— Потому что закат.

Он вытащил откуда‑то туристическую пленку. Мы сели на нее рядышком. Я сползла вниз и уложила голову ему на колени. Мы молча смотрели, как прямо навстречу нам выплывает солнце.

Когда его сияющий бок уже явственно показался над горизонтом, Юра наклонился и поцеловал волосы на моем виске.

— Пойдем, – прошептал он.

Юрка оказался реально приятным мужиком. У меня даже в какой‑то момент возникли угрызения совести, намекавшие, что не очень‑то хорошо использовать его втёмную. Когда он на следующий день, посиневший от холода, но гордый своей добычей, положил передо мною, должно быть, последнего выжившего в Нерли рака, я уже подумывала отказаться от своей затеи. Когда он, пропахав собою половину песчаного берега озера, «поднимал» и «вытягивал» совершенно безнадежные мячи в пляжном волейболе, а потом победоносно косился в мою сторону, мне хотелось обнять его и погладить по макушке.

Я видела, как завистливо перехватывают его взгляд другие тетки, и понимала, что мне как‑то нереально «дуриком» свезло, и я привлекла внимание мужского экземпляра, до которого есть дело большей части женского населения «Усадьбы «Курганы».

И как это я раньше не замечала, что у нас в пансионе, оказывается, есть свой «первый дедушка на деревне»? Наверное, если бы я заранее осознавала ценность трофея и уровень конкуренции, я бы не решилась так легкомысленно и спонтанно притязать на него. А даже если бы и решилась, ничего бы у меня не вышло. Лучше всего нам удается решать задачи, которые мы считаем несложными и по плечу, даже если на самом деле все гораздо сложнее. Стоит только вообразить что‑то «мегатруднодоступным» и «почти невозможным», как это тут же таковым и становится.

Когда Юрка после ужина постучал мне в дверь и позвал на «узкий» костер «только для друзей», я совсем растрогалась. Но все‑таки поборола эту старческую сентиментальность и методично принялась готовить Юрика к отведенной ему роли слепого орудия шпионажа.

«Узкий костер» был весьма представителен. Когда мы с Юрой, как пара припозднившихся юных влюбленных, нарисовались у костра, на нас понимающе посмотрели: Натка, Алла Максимова, тот самый ужасный Димон и двое его товарищей, с которыми у меня случилась первая силовая стычка на почве литературной критики.

Торжествующе–плотская Натка колдовала с пакетом еды, командуя всеми низким грудным голосом. Димон вовсю ухаживал за Аллочкой: обрызгивал ее средством от комаров и подсовывал ей под попу самое сухое бревнышко. Очевидно, именно ревностной защитой ее творчества Димон и снискал такое расположение у вернувшей себе былой авторитет примарайтерши. Оказалось, что Димон и мой Юрка – друзья. И Юрки в числе мужиков, с кулаками отнимавших у меня рукописи наших пансионных писателей, не оказалось по чистой случайности. Теперь это все, конечно, стало предметом шуток. Меня уже никто не боялся. Все поняли, что больше я никого критиковать не буду.

И хотя инцидент был исчерпан, темой для разговоров он остался.

— Соня, ну скажи теперь, неужели же мы такие страшные и так сильно тебя запугали? – пьяно смеялся Димон, подмигивая Алке.

— И как же это ты неделю жила в лесу без удобств? – подключилась к беседе Алла.

— Чудесно я прожила эту неделю, – усмехнулась я. – За эту неделю я стала совершенно другим человеком. Честное слово.

— Да ну! – протянула Натка, нанизывая на шампуры мясо.

Я в припадке какой‑то ненужной откровенности (наверное, мне хотелось подольше побыть в центре внимания) тут же призналась, что, сидя в лесу неподалеку от дома–музея Чехова, не расставалась с ручкой и сама начала пописывать. И что я, наконец, вполне поняла пишущих пансионеров. И осознала, что не стоит пинать того, для кого выговориться – насущная по–требность. Что если уж и стоит критиковать каких‑то писателей, то только тех, кто требует записать себя в Классики с большой буквы и сам напрашивается на анализ и серьезный разбор его писанины. Лишь тексты таких писателей и стоит пристрастно оценивать. Да и то не факт. А если уж человек не претендует на место в учебнике литературы – то и пущай себе пишет, как Бог на душу положит.