Джулия Кросс - Буря

— Хол, мне очень жаль… Прости меня… Этого не должно было…

Дотронувшись пальцем до моих губ, она покачала головой:

— Прекрати… ты не должен извиняться за то, что спас мне жизнь. Все так запуталось. Я не могу понять, какого черта ты решил в тот момент прыгать с крыши и… во времени.

Она немного разволновалась в конце этой речи, а потом наклонилась ко мне и прижалась щекой к моей щеке.

Я поцеловал ее в шею и произнес:

— Amor vincit omnia.

— Это латынь? — спросила Холли, когда мы коснулись друг друга лбами. — Что это значит?

— Любовь побеждает все, — ответил ей отец, который уже порвал рубашку и перевязал мою кровоточащую рану.

Холли провела губами по моему лбу:

— Я определенно могу с этим жить.

Через несколько минут дверь, ведущая на крышу, распахнулась и из нее появились Мелвин и Адам.

Еще один вздох облегчения. Где-то в глубине души я всегда знал, что отец не допустит, чтобы с Адамом что-либо случилось, — только не в его дежурство. Холли вскочила и обняла друга.

Он схватил ее за плечи.

— Почему ты прыгнула с крыши? У меня чуть сердце не остановилось!

Она оперлась о его руку, и я увидел, что на нее навалился весь ужас пережитого. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. Адам усадил Холли на крышу рядом со мной, и она свернулась калачиком под моей здоровой рукой, дрожа так, словно на улице был мороз, а не плюс двадцать пять градусов.

Мелвин перевел взгляд на меня и быстро заговорил на фарси:

— Ты прыгнул вместе с ней?

— Вы видели? — решил уточнить я, переводя взгляд с Мелвина на отца. Оба кивнули. — Я даже не подозревал, что такое возможно.

— Мы называем это перемещением. — Мелвин склонился ближе ко мне, и его напряженное лицо напугало меня. — Послушай, ты действительно можешь взять с собой кого-нибудь, если твои способности позволяют это. Но у обычного человека не задействована та часть мозга, которую ты используешь во время прыжка. И если бы ты прямо сейчас переместился с ней снова, то с вероятностью восемьдесят процентов это бы ее убило. А третий прыжок грозит смертью уже на сто процентов.

Я тяжело вздохнул, жалея о том, что не знал этого раньше. С другой стороны, это ничего бы не изменило. Я бы все равно попытался спасти ее.

Услышав шум приближающегося вертолета, я закрыл глаза, чтобы защитить их от поднятой в воздух пыли и грязи, и заставил себя думать о маленькой девочке, глаза которой были полны слез, когда она оставляла меня на пляже. Куда бы она ни возвращалась — там ее не ждало ничего хорошего, и мне нужно было найти способ помочь ей. И все же я представить себе не мог, когда мы могли бы снова встретиться. Скорее всего, в будущем — вот единственный намек, который у меня был.

Отец помог Холли подняться и, дождавшись меня, подсадил ее в вертолет. Адам пристегнул ее на соседнем со мной сиденье. Холли снова открыла глаза и резко села, услышав громкий шум пропеллера. Я прислонился к спинке сиденья, стараясь не думать о боли. Рука Холли скользнула в мою ладонь, и она положила голову на мое здоровое плечо.

Когда мы поднялись в воздух, я взглянул вниз, на отель, и увидел, что, пока я путешествовал во времени и лазил по крыше, одна стена здания полностью обрушилась. Вокруг отеля стояло множество машин спасательных служб.

Мужчина в медицинской форме поставил мне капельницу гораздо быстрее, чем я ожидал, учитывая крутые виражи вертолета. Лекарство, которое он мне ввел, ослабило боль, и сознание слегка затуманилось. Но еще до того, как я отключился, у меня в голове всплыли слова Томаса: «Она ведь не может жить вечно и никогда не сможет».

Холли никогда не будет в безопасности. По крайней мере, пока знакома со мной. И в это мгновение боль с новой силой вернулась ко мне, но это была уже совсем другая боль. Худшая из всех возможных.

— Тебе повезло. Это одна из самых чистых ран, что мне доводилось видеть, — в десятый раз повторил врач, накладывая мне швы.

— Угу.

— Руку придется носить на перевязи? — поинтересовался отец.

— Да, возможно, несколько дней, — ответил врач. — Меньше чем через час вы будете дома.

— Сколько сейчас времени? — спросил я у отца.

Мы пробыли здесь всю ночь, вот только я отключился на некоторое время, а Холли с Адамом уже были дома и в безопасности.

Отец удобнее устроился в кресле, которое стояло рядом со мной, и посмотрел на часы:

— Восемь. Я обещал Холли, что ты позвонишь, когда придешь в себя.

Я медленно кивнул, чувствуя, как ко мне возвращаются страх и смятение. Дождавшись, когда врач закончит зашивать рану и наложит повязку, я признался отцу:

— Я не уверен, стоит ли.

Он поднялся и заглянул за ширму, проверив, что доктор уходит по коридору, а потом присел на край кровати и тихо произнес:

— Он угрожал причинить ей вред? Я о Томасе…

— Не совсем так, но я не сомневаюсь, что он сделает все возможное, чтобы добраться до меня. — Я не стал рассказывать отцу о моих догадках относительно ДНК и вообще собирался молчать на эту тему. И не потому, что Эмили просила меня об этом. Агенты ЦРУ могли попытаться предотвратить этот эксперимент, а я уже и так пожертвовал слишком многим, чтобы позволить им сделать это. Я позволил Томасу сбежать — возможно, руководствуясь при этом неверными мотивами. Но я — не шеф Маршалл, и не всегда представляю себе картину в целом, особенно если разглядел только небольшие фрагменты.

— Мы можем усилить защиту…

Отец замолчал, увидев, что я покачал головой:

— Этого недостаточно. Ты ведь видел, с какой легкостью они появляются словно из воздуха и исчезают. Мы не сможем им противостоять. Не всегда.

— Но, если ты отдалишься от Холли, им не понадобится убивать ее или причинять ей вред. Не забывай, что я говорил тебе об их подходе, — убивать только ради власти. Они не поймут, что ты жертвуешь собой, держась от нее подальше, а решат, что ты просто охладел к ней.

Я слышал отчаяние в голосе отца — он видел в этом единственный выход и хотел, чтобы я это сделал. Так же он поступил бы и с Айлин. Дал бы ей возможность оставаться живой и невредимой, но при этом не быть частью его жизни. Вот она — настоящая любовь. Но что, если я не такой стойкий, как отец?

— Это ведь очень тяжело… быть одному, как считаешь? — спросил он.

Рассматривая свои руки, я кивнул:

— Да.

— Но если это сохранит ей жизнь… — продолжил он.

— Я знаю.

Но что я мог сказать Холли? Что неизлечимо болен? Это не поможет — она захочет остаться рядом и держать меня за руку до самой смерти. Может быть, сказать, что я ее никогда не любил по-настоящему? Но одна лишь мысль о том, что я увижу ее лицо, когда она осознает смысл этих слов, была страшнее еще одного ранения.

И какой же у меня оставался выбор?

Чуть позже, когда доктора разрешили мне поехать домой, мы с отцом сели в такси. Когда машина остановилась у нашего дома, я вышел первым и сказал, что пойду прогуляться. Моя рука была на перевязи, и я все еще находился под действием обезболивающих, поэтому прошел совсем немного и, увидев в тени скамейку, опустился на нее.