Николай Воронов - Сам

Дорогой в супермаркет к Курнопаю понаведалась Кива Ава Чел. Беременность ее теперь все-таки проявилась, несмотря на то, что она была одета в разлетайку, трубчатотесное платье, в крутые из-за каблука босоножки. И разлетайка, и юбка, и босоножки были из отбеленного полотна, на котором, вышитые шелком, как живые гляделись африканские зебры — агатовый рисунок на милой морде, лошади Пржевальского — гребнистая грива, жирафы с пеньками рыжих рожек и пятнами на шкуре, похожими на листья осенних кленов.

Время от времени Кива Ава Чел почему-то вспоминалась ему той, в автомобиле Болт Бух Грея, плотненькой девчонкой, воспринимавшей себя как женщину. Лиловым крепдешином, по самийским понятиям — материалом матрон, бусам кровавого янтаря, тоже ожерельем матрон, ей хотелось подчеркнуть свою женскость. В этом было откровенное намерение, а вот зауженность платья, из-за чего создавалась теснота для груди и впивался в подмышки шелк, обнаруживала раннюю плутовку: все в ней созрело, но, к сожалению, никуда не денешься от девчонистости.

Сейчас в Киве Аве Чел не было игры в созрелость, хотя и чувствовал Курнопай, как сильно она занозила сердце телевизионным кумиром.

Теперешняя Кива Ава Чел производила впечатление умиротворенной.

Как она возлежала патрициански уютно на полуоткинутом сиденье лимузина! Кадр из той предпосвященской поры сразу увиделся Курнопаю, едва она прилегла бочком на софу вида ладони с поднятыми пальцами. Чтобы не заподозрил, будто бы сделала это ради демонстрации животика, она прикрылась снятой разлетайкой.

Наверно, сказывалось военное воспитание, Курнопай наметил себе выдерживать на работе стиль, не допускающий внеслужебных отвлечений.

— Кивушка («Такт, элегантность…»), сегодня у меня не найдется и минутки свободной.

— Наполеон Первый умел делать сразу три дела.

— То Наполеон!

— К его годам ты при желании будешь делать пять дел. Бэ Бэ Гэ выучился делать два дела: размечает день приема и диктует конституцию, подписывает постановления и пропесочивает провинившегося министра… Что характерно, во время свиданий позволил телефонисткам соединять его по делам средней важности. Пикантные картинки возникают.

— Он что, рассказывает?

— Делится. Священному автократу разрешается все, что заблагорассудится.

— Кто такое разрешение дал?

— Для правителя, которому передоверил власть звездный бог, ограничений нет. Вообще-то он любитель пикантных ситуаций. Я ему жена, фактически одиночка. Он приезжает, делится, советуется. К ночи — во дворец.

— Женился для проформы?

— Однажды он сказал: «Я — множество людей». Как-то еще: «Я — натура благороднейшая из благороднейших». Все, кого я узнала с детства, мне кажется, не давали отчета себе о самих себе и все ждали и ждут чего-то неизвестного от себя, конечно, поразительного. Он как-то разоткровенничался: «Мой мозг — целая кибернетическая система. Пока человек идет по кабинету к моему столу, пока я приветствую его и предлагаю сесть, мой мозг уже просчитает, чего можно ожидать от пришельца в сей раз, через год, десятилетие, четверть века. Единственный, чье изменение не поддается просчету, мой персональный любимец Курнопай. Непредсказуемый человек. Человек-притча. Человек-аллюзия».

— Кивушка («Она вроде умненькая? Может, и не такая расчетливая, как чада бомонда? А, лукавство! Воспитали…»), ты склонна доверять самооценкам нашего замечательного предводителя?

— Склонна. Но полагаюсь на его исключительные откровенности. Почему он женился на мне? Не всех, к кому причастен Курнопай, он способен любить, но их почитает он с непременностью. Мои родители среди первых соратников Бэ Бэ Гэ. Однажды они прокололись. Он простил. Сплошная признательность. Надо сделать их бесповоротными соратниками, почему и женился.

— Ты назвала две причины. («Я не верю в Болт Бух Грея платоника».) А есть главней причина.

— Нет, мой дорогой посвятитель.

— Именно есть. («Притворяется или не сознает своей привлекательности?») Я… Не в моей натуре…

— Ага, не в твоей натуре.

— Что «ага»?

— То «ага», что ты хочешь сказать: отношение мужа ко мне расходится с его сексапильностью?

— А вот и не угадала. («Эх, надо было подтвердить. Собственно, зачем доискиваться до интима?») Бывает неотразимая привлекательность…

— Не у меня ли неотразимая привлекательность?

— Именно.

— История с моим посвящением… Спасибо, погладил душу.

— Да не комплимент, клянусь САМИМ.

— Почему он не любит? Ты не любишь?

— Не в личном плане подходил, в объективном. Ты очень привлекательная. Смотрю на тебя, а на языке вертится: «Чудо женственности!»

— Только теперь открылось?

— Раньше видел. Сквозь неприязнь.

— А Фэйхоа?

— В Индии, как пишут, замужняя женщина не видит никого из мужчин, кроме мужа. Я, как индийские женщины, не видел никого, кроме Фэйхоа. Я стыжусь, что сегодня увидел тебя.

— В смысле раскаяния?

— Не определилось.

— Я определю. Ты почувствовал… Но ты не подумай, что хвалюсь. Я защищала тебя. Я нашла ходы. Не декрет — закон, не меньше. Конечно, Бэ Бэ Гэ предан своему мальчишескому культу Курнопы-Курнопая. Бабушка Лемуриха, ты должен знать, прости, чуть не сбила Бэ Бэ Гэ с панталыку. Он чуткий, он мудрец! Он в ней разочаровался. О тебе, о вашей семье он никогда грубого слова. О ней сказал: «Начальстволюбивая старуха. И властолюбивый окорок». Прав, ты думаешь, священный автократ?

— Бабушка Лемуриха мне заменяла отца с матерью. Ее недостатки небезызвестны мне. Тем не менее обсуждать ее не стану.

— Ты — держревизор, почему и должен быть совестью номер один в нашем обществе. Беспощадный к чужим, ты обязан быть еще беспощаднее к оценке родственников.

— Намек на Скуттерини?

— Говорю обо всем в идеале. Вообще-то тебе применять идеал необходимо в равной степени к Скуттерини и к бабушке Лемурихе. Выяснится, что он и бабушка Лемуриха — совместные хищники, ты не щади ни ее, ни Скуттерини.

— Завязать мою бабушку с экономическим гангстером международного масштаба — тут ты («Выдержка. Заступница ждет благодарности. Не схамить бы».) увлеклась.

— Прости. Но в идеале представляешь?

— Представляю, — понуро согласился Курнопай.

Видение золотых монет, приносимых с ипподрома, — их бабушка Лемуриха упаковывала столбиком в красную фольгу — отозвалось в Курнопае паническим чувством: вдруг да она вкладывала те деньги в подпольный бизнес игорных домов и до такой степени нажилась, что через того же Скуттерини вкладывает свои капиталы в корпорации, действующие на всех континентах.

— Кивушка, я принимаю твое замечание.

— Ты бы видел, мой родной посвятитель, какую истерику она закатила Бэ Бэ Гэ. Примчалась во дворец, встречным и поперечным показывала снимок: «Мальчишка, а его в держревизоры. Гнать! В ссылку! Выбросить из страны!» К священному автократу ворвалась без доклада. Приемная полна министров. Двери оставила открытыми. И ему: «Гнать. Выкинуть из страны. Не прогонишь — покончу с собой». Чем силен священный автократ, растеряется на миг и начинает всматриваться в человека, будто бы впервые видит. «Щадите, мадам, возможности адъютантов, иначе скоро будете дешевенькой рухлядью. Не для того мне доверено САМИМ быть его наместником, дабы я серьезно воспринимал безрассудство».