Николай Воронов - Сам

Фэйхоа осмелела сильнее:

— «Доли земные»? Значит, народ?

Сановность не истребилась в жестах, в улыбке Главправа. Он терпеливо промолвил:

— Планеты — не только люди. Все, что внутри и снаружи, — земная бессчетность. Она целиком управляется небом, и убого об этом догадываться, и хорошо. Почему астронавты страдают, сходят с ума, укрываются от расспросов? Потому что никак не стыкуется правда планеты, надежды планеты с правдой и верой богов. САМ, ОН от неба. Я властелин над вами, ОН — надо мной.

Главправ полоснул ладонью в голубом от курений воздухе, как бы незримо одежды рассек. И Фэйхоа обнажилась невольно, но мигом очнулась, заметив в проеме двери широкогубую Юлу. Они подружками были, часами купались в бассейне и, наряжаясь в юбочки из разноцветных перьев, бамбука и нитей койры, вдвоем танцевали танцы островитян. Потом она фантазировала танцы, которые словно бы исполняли жаркие девы барханов, обвитые шелком, или таджички из давней Кушании, где вызрел мудрец Заратуштра. Было и представляла царевну из Атлантиды, страны, из которой не все утонули, и, побросав корабли, тишком разбрелись по свету, чтобы жить вдалеке от водных стихий.

Летуче, на кончиках пальцев, прогнутая в талии, к ним подбежала Юла и, грустная, опустилась в покорную позу.

Фэйхоа тут схитрила: пусть Юла, как ласковая, побудет с великим героем. Но уязвленный Главправ распожарил протест, и тогда Фэйхоа притворилась: коль отошлет властелин печальную Юлу, значит, любит, ибо любовь — это двое с таинством наедине. И польщенный диктатор выпроводил полинезийку.

Умом побуждая влечение, постылостью чувства он мучился, и виновато глядел, и принял ее уловку: с иными он многогреховен, а с нею пускай его свяжет духовность и непорочность сама.

В ночь кутежа сержантов в покоях она укрылась, больна-де и праздник испортит. И вот Курнопай на ложе, а она-то невинна и в посвятительницы не годится.

Да что ж ей придумать? Прибегнуть к обману? Чувства вихрятся и мысли: смерчи пустынь. Ведь попытают Курнопу, сделался ли мужчиной, сам попытает главсерж Бэ Бэ Гэ… Ох, не сумеет солгать. И назначат ему другую, а она, Фэйхоа, попадет в заключение. Посвященство — политика государства. Покарают жестоко, коль главсерж, уделивший ее Курнопаю, на пиру победителей соратникам пригрозил, дабы ни-ни — не зарились на Фэйхоа.

Пусть обман лишь раскроет главсерж Болт Бух Грей. Для него-то невинность не дар. Для политика выше политики нет ничего, для военного выше войны. Что им девственность, верность, заботы любви? Им всевластно вдвигать бы жесткий устав в аппараты державы, выставляться на самых заметных местах, забавляться штурвалом, позабывши про совесть, посулы и страх. А водить корабли — капитанство, не слалом.

Курнопай, он невинен, но страстью пытлив. Чистота чистоту не погубит. Для меня он, а я для него, что прилив для лагуны: прибудет у нас, прибудет.

Он расплакался. Зачем был ознобный восторг? Мнилось, что уплывал в ночной океан, когда от гребков ладоней возникают водовороты, а на небе мерцают созвездия Зодиака и внезапно ставшая знаменитой Сетка, о которой до недавней поры никто не знал, и вдруг оказывается, что гуманоиды, зачастившие в Самию на «тарелках» и даже однажды потерпевшие крушение над джунглями, оттуда? Зачем, зачем нужен был восторг, чтобы после согнуло болью и опечалило безразличием, как тогда, когда при них с отцом завалился на бок в ручье мустанг и корчился перед смертью, а он, нелепый Курнопай, почему-то кинулся мустангу на помощь, и едва выбежал на отмель, точно примагнитился к дну, скрючивала неодолимая судорога. И врубился бы носом в галечник, не подоспей отец да не выхвати из ручья за брючный ремень.

Позже узналось, что выше по течению оборвался в ручей электрический провод. Впервые отец пошел с ним за город. Птички колибри высасывали нектар из цветов через кривую трубочку носа; арлекиновый аспид сбрасывал красно-черно-желтую кольцами шкуру. Отец не разрешил находиться долго около раздраженного змея, яд которого убивает огромных зверей. От души хохотали, глядя на игру зимородка. По веселому баловству задевал он крылом разморенную жаром пуму. Она бесновалась и пробовала сцапать зимородка когтями. Было такое счастье! И надо ж случиться обрыву провода… Чуть дотла не выжгло из Курнопая радость, и немотой затопило сердце.

Правда, пониклость того токоударного дня была устойчивей. Безотрадность этого дня мигом отхлынула, едва Фэйхоа склонилась над горестным Курнопаем и прошептала настолько тихо, что и всеслышащий бармен не разобрал бы:

— Мой первый мужчина, чего ты насупился? Тебе в посвятительницы могли бы назначить бесстыдницу. Я запомню тебя навеки! Запомнишь и ты. Девичье достоинство в Самии днем с огнем не найти, как пыльцу изумруда в заброшенных копях.

Он покаялся перед Фэйхоа за холодное разочарование, неожиданное для себя. Зато теперь он знает — оно минутное. Но оно помогло решению: или его оставляют служить при дворце, чтобы не расставаться с Фэйхоа, или отпускают ее к ним с бабушкой.

Экран, было погасший до чуточного серо-тоскливого тления, засветился яростно-ослепительно. Воздух покоев пробил плотный граненый луч. Его белизна была нестерпимей расплавленного железа.

Курнопай с Фэйхоа прищурились. В луч сиреневым блеском вдохнулся голос. Он звучал, округлый, как облако, потаенный в басовых глубинах.

— Я ПРИЛЕТЕЛ СЮДА В ЭРУ ВУЛКАНОВ. ЧЕЛОВЕК НАЧИНАЛСЯ, НО ОЧЕРТАНИЙ НЕ БЫЛО. ТЕПЕРЬ ОНИ НАЗЫВАЮТСЯ ГРАНИЦАМИ. ВСЕЛЕННАЯ БЕЗ ОЧЕРТАНИЙ. ГРАНИЦЫ ПРОТИВНЫ ВСЕЛЕННОЙ. МИРОВОЙ РАЗУМ НАДЕЛЕН БЕСПРЕДЕЛЬНОЙ ТЕРПИМОСТЬЮ, ОДНАКО ЕМУ НЕ ЧУЖДЫ ОЧЕРТАНИЯ.

ВУЛКАНЫ КИПЕЛИ. СКОЛЬ ЖАРКО ОНИ БЫЛИ РАСКАЛЕНЫ, НЫНЕ МОЖНО СУДИТЬ ПО ЛУЧАМ, ЧТО В ТУ ЭРУ ВОСХОДИЛИ ИЗ КРАТЕРОВ. ЛУЧИ, ПРОНИЗЫВАЯ АТМОСФЕРУ, СВЕТИЛИСЬ ЗА ОКОЛОЗЕМИЦЕЙ. БЫЛИ ОНИ МАЯКАМИ ВАШЕЙ ПЛАНЕТЫ. И Я СМЕЛО ЛЕТЕЛ НА НИХ, КАК НА ЗНАКИ СУЩЕСТВОВАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ЕЩЕ В ОДНОЙ ТОЧКЕ ВСЕЛЕННОЙ.

МОЮ ДУШУ СОГРЕВАЛО В ПРОСТОРАХ МИРОВОЙ СТУЖИ ГЕНЕТИЧЕСКОЕ РОДСТВО С ТЕМИ ЛЮДЬМИ, КОТОРЫХ НАЙДУ НА ПЛАНЕТЕ. Я БЫЛ УВЕРЕН, ЧТО МОИ БРАТЬЯ ПО БИОЛОГИЧЕСКОЙ ВЕТВИ СПЕЦИАЛЬНО ВОЗНЕСЛИ МАЯЧНЫЕ СТОЛПЫ ЗА ОКОЛОЗЕМИЦУ, ДАБЫ Я СПРЯМИЛ ОРБИТУ И ПОБЫСТРЕЙ ДОСТАВИЛСЯ. КСТАТИ, У АСТРОНОМОВ МОЕЙ ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ РОДИНЫ ВО ВСЕЛЕННОЙ ВАША ПЛАНЕТА ЗВАЛАСЬ ОГНЕГЛАЗОЙ.

Голос САМОГО остановился, и сразу открылись мерные шумы дыхания, похожие на рокот океанских накатов, слышимых в горных долинах.

Сиреневый блеск толкнулся в сердцевине экранного луча. И снова звучал голос, облачно округлый, потаенный в басовых глубинах.

— У ВАС ЕСТЬ ИДЕЯ МИРОВОГО РАЗУМА. ВЕРНАЯ ДОГАДКА: ОН СУЩЕСТВУЕТ, ЖАЛЬ, ЧТО ВАМ ЕЩЕ НЕ ПРИВИЛОСЬ САМО ПОНИМАНИЕ МИРОВОГО РАЗУМА.