Николай Воронов - Сам

Курнопай не успел огорчить свое сердце, такое, оказывается, склонное к печалям, когда оно качает кровь без антисонина, потому и весело ухмыльнулся мысли: «А люди-то существа самовлюбленные до утраты достоинства и ума. Наверно, все в архитектуре несет их образ и подобие, особенно же образ и подобие их пола. Неужели САМ не смог надоумить людей, чтоб они отражали в строениях образы деревьев, птиц и рыб, рисунки камня, пестроту цветов и насекомых? Сведение бессчетных обликов природы лишь к облику людей — да ведь это потери красоты и многозначности. Ничем другим их не восполнить».

— Представители народных масс в ожидании, — сказал Болт Бух Грей, обнимая Курнопая и притискивая к себе. — Сейчас вам, согласно учению САМОГО о мировом чувстве, будет дано ощутить, как энтузиазм народа, так и преклонение перед вами, головорез номер один, любимец САМОГО и мой персональный любимец!

Сияющая Кива Ава Чел, чуточно, на кончиках пальцев, подскакивавшая при словах верховного жреца, обняла Курнопая с другого бока и стала подпрыгивать выше, ей принялся вторить Болт Бух Грей. Курнопай тоже вовлекся в подскакивание, улавливая миражным от волн взором, что подпрыгивают все, кто находится здесь, наверху, и там, в низине.

Кива Ава Чел каким-то образом изловчилась и куснула Курнопая в мочку уха, а едва он строго к ней повернулся, шепнула, что это зачин ритуальной пляски. Вскоре, заморгав от счастливого неверия, он увидел приближающегося к ним скачками врача Милягу, обнятого Лисичкой и сизой девочкой, прическа которой походила на пучок ковыля, окрашенного в отваре скалистого дуба. Лишь только они совсем приблизились к ним, над горой и котловиной возникло свистящее фырканье рожков, сопровождаемое пильчатым писком скрипок.

Разомкнулись они, чтобы взяться за руки и в кольцевой припрыжке вертеться туда-обратно. Мальчишкой, припомнилось Курнопаю, по телеку видел музыкантов, курчавых от бараньих шапок, играли они на сопилках и скрипочках, повизгивавших, как девчонки; чуть на отшибе, на плоской верхушке холма, летал большой хоровод; заворожил его танец до кружения головы, а бабушка Лемуриха промолвила почему-то со вздохом, пронятым тайной: «Славяне!» Он подумал тогда, что славяне танцуют так потому, что живут среди воли, трав и цветов, мохнатых гор и прыгучих речек, и что, наверно, они исполняют музыку ветра, которую он издает, запутываясь в ветках елей, расчесывая травы, приголубливая цветы, выдувая из горных расщелин песчинки.

Теперь Курнопай подумал, хоть и был признателен Болт Бух Грею за то, что помиловал их с Милягой и устроил им праздник: «Все мы танцуем под музыку власти, даже танцуем тогда, когда презираем ее захватчиков или избранников и не хотим следовать постыдству, изобретаемому ими. Слабы мы, безвольны, быстро теряем совесть. Бедствия правды, вероятно, приемлемы для правителей всех времен и народов, потому мир докатился до своего крушения. Они, едва испытали мы их, преобразуются в наших душах в желание удовольствоваться кривдой, оберегающей от бедствий и приносящей довольство и наслаждение. Слабаки, сластолюбцы!.. Неужели все зыбки, как я? И почему это существование приемлемо для Фэйхоа? Ведь живет же, хотя ее наверняка не уродовали антисонином. САМ, да ну ТЕБЯ».

Круг остановил и победно разорвал Болт Бух Грей. Осеклись, разомкнулись хороводы сверху вниз. Расступился Сержантитет, давая дорогу платформе, оклеенной фотощитами. Шорох нейлоновых гусениц («Неужто платформы сооружены на противопехотных танках?») отвлек Курнопая от снимков, но на них обратила его внимание воодушевленная Кива Ава Чел. Зал музея Национальной Истории. Каменное панно на стене, где средь сапфировой необъятности темнеет пылевая туманность Лошадиная Голова, выполненная из гагата — дерева, что почернело и превратилось в самоцвет в морской воде. Инкрустирована туманность арагонитом. В его белых, ускользающе тонких очертаниях намеки на галактический образ великого САМОГО. Над розовым полем кровати стоит нагой, но величественный верховный жрец. Ноги жреца лобызает Лисичка. На других щитах она и Болт Бух Грей воспроизводили изображения на колесных спицах и повозке храма Солнца.

Удовлетворенный пристальностью Курнопая, верховный жрец польщенно воскликнул:

— Классика!

Кива Ава Чел восторженно заклацала ладошками, Лисичка угнула голову.

До этого мига Курнопай не надеялся, что сцены Кивы Авы Чел с ним еще не отпечатаны, но все же верилось — моментов, непозволительных для обзора чужих глаз, там не будет. Теперь, запылав от стыдобы всей кожей, Курнопай знал, что они будут.

Чтобы не видеть их, Курнопай смотрел вверх. Глаза Болт Бух Грея успели перехватить его глаза и подмигнули, выказывая гордое довольство снимками посвящения Лисички и обещая, что картон с Кивой Авой Чел получился не менее картинным.

Курнопай передумал не смотреть на платформу с фотощитами. Коль он не сумел не подчиниться приказу, обязан перестрадать собственную неуправляемость и незащищенность.

Шепоток разочарования, как бы пересыпавшийся из конца в конец по Сержантитету, не оскорбил Курнопая: он и сам заметил на фотографиях торжество Кивы Авы Чел.

— Настырное создание! — промолвил Болт Бух Грей. — От меня отказалась, представляете? В эти исторические минуты, мой любимец, я задаю себе курьезный вопрос: «Кто кого посвятил?»

Ухмылка верховного жреца при ужимке не совсем ясного ему самому личного удивления отозвалась в зрачках Курнопая льдистым холодком, и Болт Бух Грей поспешил задобрить его:

— Будущность посвятителя у вас исключительная. Порода — раз, грация — два, элементы пробуждающегося эротического вкуса — три. Мастерство придет.

— Нет, — сказал Курнопай.

— Придет, — уверял Болт Бух Грей, настаивая на прежней мысли; его ухватливый ум успел сообразить, что подразумевал Курнопай под своим «нет».

Досада отяжелила сердце правителя. Уже выдвинулся из железобетонного колодца круглый помост с микрофонами-луковицами, объятыми кольцами, а он никак не мог возбудить в себе потребной для праздника патетики.

Наступила недоуменная тишина. Озадаченность сменилась на лицах опасливым присмирением, Болт Бух Грей направился к помосту. Он шел, встряхивая плечами и задирая манжеты к локтям, и лишь заговорил, голос затвердел от бодрости.

— Мы собрались в Мекке сексрелигии в честь триады посвящения. Нужно ли было отрываться от наших трудов и забот? Я вам скажу: да. Это посвящение государственного значения. Не берусь подчеркивать, какой масштаб придается событию, ежели в нем принимаю участие я, потомок и наместник САМОГО, главсерж, держправ, верхжрец.

Разом начали хлопать все три посвященки, за ними стал бить ладонью о ладонь Миляга, Курнопай взял руку под козырек. Едва захлопал Сержантитет, овации взорвались над горой и низиной.