Татьяна Харитонова - Цена одиночества

— Ты сама выдернулась. Кроме всего, ты отлично знаешь, как отсюда выбираться. К чему эти ресторанные изыски? Трудно было сосиски представить? И кетчупа бутылку?

— Ужас! Сосиски! Сам кричал про пластик. Если уж на то пошло, философ, моя спаржа гораздо полезнее твоих искусственных сосисок!

— Всё! Я не собираюсь с тобой ссориться. Спасибо за завтрак. Приятного аппетита. — Марк развернулся и ушёл в палатку.

— Ну, и пожалуйста. А я поем. — Лера села за столик и приступила к еде. Спаржа была отвратительной. То ли она не представила какой-то компонент, то ли голландская кухня не вписывалась в пейзаж пустыни, то ли Марк испортил ей настроение окончательно — она свернула содержимое тарелок в пакет для мусора, выпила кофе. Делать было нечего. Она стала рассматривать журнал. Мысль представить что-нибудь из гардероба показалась не такой уж и глупой. Нашла летние шортики, несколько маек, стильные сандалии, пару купальников, легко представила — и вот, пожалуйста, в отличие от спаржи, всё получилось просто чудесно. Тут же нашла шампунь для волос, гель для душа, пару полотенец. Сложила все аккуратно и решила принять душ и переодеться. Разделась и нырнула в душевую кабинку. Открыла кран. Но воды не было.

— Марк!

Тишина. Высунула голову, обернувшись клеёнкой:

— Марк!!!

— Что?

— В моей кабинке нет воды.

— И что?

— Ты обещал прудик.

— А в твоем детстве больше водоёмов не было?

— Только лужи после дождя. Но они, наверное, грязные.

— Ну, представь чистую лужу.

— Не могу. Все какие-то мутные вспоминаются.

— Эх, ты, спаржа голландская.

— Не обзывайся.

— Да я так, шутя. А ты там, как, раздетая?

— Ну, а какая, я могу там быть?

— Предлагаю одеться. С прудом быстро не получится. Это точно.

Лера сердито натянула свое мятое платье, вышла из душа. Марк сидел на корточках, обхватив голову руками и что-то шептал.

— Что ты бормочешь?

— Не мешай! Я только вошёл в образ.

Старый пруд заглох,

Прыгнула лягушка.

Слышен тихий всплеск.

— Откуда это?

— Хокку Басё. Это четверостишие сделало его знаменитым.

— Только лягушек не надо. Я их боюсь.

— А ты не задумывалась, как они тебя боятся?

— Марк! Ты почему такой грубый?

— Лера! А ты почему такая глупая? Во-первых, я не Господь Бог, чтобы здесь появилась живая тварь. А во-вторых, эти ваши визги по поводу бедных лягушек, пауков, мышей скоро доведут их до полного исчезновения. И кому я это говорю? Биологу? — посмотрел внимательно :

— Э! Да ты рисуешься передо мной?

— Глупости. Делать мне больше нечего. Этот страх у меня на уровне инстинкта, я ничего поделать с этим не могу. Я лягушек не могу препарировать. Мне их просто очень жаль.

— Хорошо, что Басё не был женщиной. Разве написал бы он такое? Представь себе поэта, сидящего в своей хижине у затянутого бумагой окна и наслаждающегося тишиной окружающей его природы…

— О! Вижу, как тебя!

— Не ёрничай. Он смотрел на водную гладь с наслаждением и вдруг услышал слабый, но отчетливый звук — всплеск воды. Это лягушка прыгнула в старый пруд.

— А ещё он услышал визг своей жены.

— Он не был женат, иначе его поэзия стала бы прозой.

— А Пушкин?

— Я знал, что ты это спросишь. И где поэт? Невольник чести?

— Сдаюсь. Продолжай.

— И в этот момент сознание его внезапно пробудилось, чтобы ощутить присутствие Жизни среди мертвого спокойствия Мира… Он понял, что в этот самый момент ему открылась тайна вселенной… Буддизм чистой воды, но красиво…

— Здорово, Марк. Да ты поэт!

— Я просто одно время увлекался японской поэзией. Уважаю японцев. Они умеют остановиться и любоваться природой. Любой камень, ветка, птица рождают в их душах благоговение. А мы бежим мимо нашей красоты, поплёвывая окурками.

— Что ты всё так мрачно ретушируешь.

— Вот именно. Ты когда в последний раз замирала у цветка?

— Ты забыл, что с биологом разговариваешь? Замираю, особенно на экзамене. Расскажи мне ещё про хокку.

— Хокку — это лаконично и проникновенно, а еще неожиданно.

— Жёлтый песок молчит. Марк шепчет о хокку. Голос его подобен ветру.

— Браво! Ты делаешь успехи. Старый пруд позволяет ощутить глубину, беспредельность и неподвижность мира, и неописуемое одиночество человека в нем. Холодно.

— Глупости японские! Напридумали себе. Все проще гораздо.

— Ты права. Это их ментальность.

— Вот так умозаключение? В пруд плюхнулась отвратительная жаба — и целая философия. Представляй скорее. Мне нужна вода…

— Ты меня сбила. Тебя устроит вместо пруда просто полная бочка?

— Вполне. Пруд, конечно, оживил бы наш пейзаж, но что поделать.

— Бочку ты представишь сама, а я пошёл. У меня утренний моцион. Пока. — И ушел.

— Вот гад! — В сердцах топнула ногой. Села на песок. — Почему он так со мной?

Даже самой себе признаться не хотелось, но… Марк нравился ей всё больше. Её нравилось всё: его синие глаза, голос, манера говорить, и даже его философствование. Таких парней она никогда не встречала. На её выжженном поле стала пробиваться зеленая травка. У Марка не было ничего, кроме рваных джинсов и футболки. И всё-таки, что-то в нём притягивало. А больше всего то, что он был абсолютно равнодушным к её чарам. Поневоле, её такой вариант не устраивал. Её просто никак не воспринимают. Правда, утром, когда она плакала, он гладил её по волосам, но как-то по-отечески. Ни тени чувственности, страстности в его жестах нет. Может, ему девушки вообще не нравятся? Нет. Сам говорил, были отношения. Разочарованный странник. Вот же угораздило. Ещё не хватало влюбиться в этой пустыне. Так. Спокойно. Бочка с водой. Принять душ, привести себя в порядок. Навести минимум уюта. Хотя, почему минимум? Она сделает максимум. Ну, их, эти ценники… Всё это чушь. Рядом — парень. Он ей нравится. В кои-то веки. И это реальность.

С бочкой получилось неожиданно быстро. Она явно делала успехи в реализации своих желаний. Волосы после шампуня было просто шелковыми. Надела новые шортики, фирменную майку. Всё, пора приниматься за жильё. Решила пойти от обратного, чтобы не получилось так, как с дворцом. Сначала представила небольшую кухню изнутри, стол, два стула, плиту. Нет, не годится. Ни газа, ни электричества. Как готовить? Получается, плита вовсе не нужна? И холодильник, и микроволновка, и раковина? Воды в трубах все равно не будет? С кухней — полный облом. Тогда комната? Диван? Кресло? Телевизора не будет? Зачем кресло? Хватит одного дивана? О! Ничего не получалось. Дом трещал по швам. Она не представляла этот дом в пустыне. А может всё дело в Марке? Она не представляла, какой дом понравится ему. Скорее, никакой. Он вполне доволен своей палаткой. И ничего больше ему не надо. Но она жить в машине не будет. Надо что-то придумать. Палатку? Вот уж нет. Туризм никогда её не прельщал. Что тогда? Шалаш? Без милого не годится. Чум? Жарко, не тундра — пустыня. Избу? Не впишется в интерьер. В чём живут бушмены? Вспоминались женщины, обвешанные малышами, пляшущие с бубнами главы их семей. Господи, что это я? Дом другой бабушки, маминой. Закрыла глаза. Вспомнился косогор, тропинка, сбегающая ленточкой к криничке. Там, внизу, бил ключик с родниковой водой. Дом на косогоре был основательным, крепким. Окна с белыми занавесками, неизменная ярко-красная герань в горшке. В доме скрипучей деревянной дверью встречали сени, затем большая кухня с русской печью. Пахло травами, угольками самовара, бабушкиными ватрушками. В углу — иконостас, бережно обвитый вышитым рушником. Прабабушка молилась тихонько, старалась рано утром, пока они спали, и поздно вечером. Мама как-то сказала, что её отец был сельским священником, который после революции был отправлен в ссылку. Оттуда он уже не вернулся. Больше ничего о нём не знали. Бабушка хранила его старенькую Библию. Однажды, на Рождество, тихим морозным вечером они возвращались по скрипучему снежку из храма после вечерней службы. Тёмно-синее бархатное небо со звёздочками, золотой серп молодого месяца — всё было нереально сказочным, игрушечным. Серебрился снежок, березки в бахроме инее хороводились вдоль тропинки. И бабушка рассказала про своего деда. Лера не запомнила детали, только ощущение доброго и светлого человека, которого ей было нестерпимо жаль. А когда они пришли домой, из той самой Библии она достала бережно хранимую между страничек фотографию старика, похожего на доброго деда Мороза с такой же седой бородой и добрыми улыбающимися глазами. Только вместо пушистого воротника шубы — чёрное платье до пола и крест на груди.