Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

Ну а «здоровый сон целебней бреда сумасшедших», – ворчал всё чаще один счастливец» – герой не только нашего романа, но и времени…

Последнее, к сожалению, разделял не только он. Ведь именно таковыми принято называть наполняющих по сей день абонированные ложи. Или «абонирующих» ложь. По-моему, так удачнее и честнее, не правда ли, дорогой читатель.

Первый японский фотограф Ишики Сиро не был удачливым. Повезло. Состоятельность свою он измерял не деньгами и не количеством сбитых с толку людей. Потому и попадал в исключения, которые порой более интересны, нежели правила. Надо же такому случиться, но именно в тот момент, когда Герцен корпел над «основами», ради которых можно убивать, что и усвоили, правда, с вариациями, потомки на всех континентах, седеющий отец маленького семейства расположился с камерой у подножья горы Куно в капище сегунов Токугавы, готовясь запечатлеть чудо – мавзолей феодальных властителей страны восходящего солнца. Известный миру идол-борец и безвестный человечек. Оба одного времени. Но жил из них только один. Для другого время… – стояло.

Наступил сезон красных листьев. Ишики всерьез полагал несчастными остальных жителей земли, прозябавших где-то далеко-далеко, за океаном, откуда не видна красота увядающей природы. «Годы приносят красоту, но не людям. Их годы ее лишают… если красота в «основах» и «вариациях». А мы не живем, а сбраживаем, – фотограф поморщился, вспоминая запах проквашенного саке. – И всё-таки мир правилен – ведь сохраняется баланс этой красоты». – Так размышлял он, когда ехал сюда. Но магия места вдруг заговорила о другом… о том, что полнится в человеке… и возможно, прибывает в мире, изменяя баланс в сторону светлого и радостного. Мужчина заколебался.

Вот уже три часа он возился с треногой, стараясь поймать нужную панораму, но это нисколько не расстраивало фотографа. Как не могло расстроить никакого другого японца, занятого делом жизни. Тяжелые вздохи, оставаясь слышимыми только ему да стенам мавзолея, приглушались шорохом ветра, которому внимали красные листья.

Ишики накрыл голову черной накидкой, в очередной раз оценивая полноту композиции, и вдруг замер. Через пару мгновений, сбросив ткань, он выпрямился и посмотрел вперед. Растерянный взгляд и несвязное бормотание заметить было некому. Человечек быстро, словно опасаясь потерять момент, наклонился снова, прильнул к аппарату и вскрикнул. Из-под накидки появилась рука и, закрыв колпаком объектив, исчезла. Легкое шевеление ткани выдало беспокойство снимающего. Колпак вновь оказался в руке и тут же был возвращен на место.

Тяжелое дыхание и мокрое от пота лицо – вот что услышал и увидел пожилой смотритель, который тихо появился из-за колонн.

– Ишики-сан, вам нехорошо?

Фотограф несколько секунд молчал. Потом, оставаясь неподвижным, поманил служителя рукой.

– Посмотрите… – произнес он почти шепотом, – там… в объективе…

Смотритель наклонился, еще раз вопросительно глянул на гостя и застыл, обхватив камеру.

– Ну? Видите? Кто это?

Тот загадочно пощелкал языком и, не торопясь, произнес:

– Фреска, Ишики-сан. Резьба по дереву. Ее позолотили двадцать лет назад, во время реставрации. Чудесный кадр!

Ишики в чрезвычайном волнении отодвинул старика, совершая немыслимое даже в этике простолюдинов. Третий взгляд удивленного смотрителя не достиг цели: фотограф уже слился с аппаратом.

– Ну, как же, разве не видите… ветер прогибает пламя, затем бросает языки вверх, а потом снова прижимает к земле! Под ним!

– Под кем?.. Нет, Ишики-сан. Не вижу. Я многого уже не вижу…

Бывший москвич, а ныне председатель Иркутского отделения Союза писателей, Виктор Викторович Крамаренко, грузный, но довольно энергичный мужчина с роскошными волосами, ростом выше среднего на излете чудных пятидесяти, а мы допустим, что именно так называют этот возраст люди, в жизни которых было всё, слыл человеком веселым и общительным. Поддерживая, вопреки установкам сверху, не только молодых и перспективных, а и всех, кто попадался ему на стезе заботы о литературном братстве, он ни на минуту не расставался с чувством юмора даже в самых каверзных ситуациях, которых, как и знакомых, у каждого предостаточно.

К прошлому страны, в отличие от многих в своем окружении, Крамаренко неприязни не испытывал, памятуя, что именно в нём, прошлом, он окончил университет не потратив ни копейки, а власть бесплатно дала ему квартиру в прекрасном районе столицы. Уведомлением об этом собеседника разговор на известную тему, как правило, заканчивался, ибо возразить серьезно никто не решался. Хорошие же поступки Виктор Викторович ценил необъяснимо высоко. Это знали все. А «необъяснимо», потому как вряд ли кому приходило в голову, что и этой чертой он был обязан нелюбимой многими «той» стране. Примеров таких поступков накопилось множество.

Однажды коллега, вернувшись из отпуска, пожаловался на боль в спине. Сочувствующих было достаточно, однако только Виктор Викторович, узнав причину – тот помогал соседке уложить на постель «неходячую» мать – удивил всех: «А это щедрость души, – заявил он, – жалеть не надо. Раны от щедрости – заживающие». Чем и успокоил мужчину.

В Иркутске Крамаренко оказался на лихом переломе в новый век, который принес незнакомую людям безработицу. То был первый товар из хлынувшего «оттуда» импорта. Здесь, на счастье, и отыскался его старый товарищ по писательским делам – Борис Семенович Метелица. Тоже по роду москвич, который, видимо, отдавая дань памяти о сибирских корнях его странной фамилии, жил к тому времени на родине многих литературных и не только имен. И, надо заметить, жил хорошо и «высоко».

В смутное время плодятся не только прорицатели и экстрасенсы. Уловив лозунг, неосторожно брошенный неосторожным президентом: «Берите суверенитета сколько хотите!» и ошибочно посчитав его продуманным, а не рожденным, столь знакомым на Руси тяжелым утром, все бросились рвать, делить и учреждать не только партии и банки, но и вполне безобидные союзы, землячества и клубы. Так, кресло наместника старорежимного и, как иным казалось, умирающего писательского братства в провинции, главный город которой к тому же славился исторически фатальной неустроенностью, оказалось вакантным. Впрочем, другие связывали «неустроенность» с губернаторами, кои обустроив себя и замов, обращались к последним с традиционной фразой: «Пожалуй, пора и о людях подумать». На что получали столь же традиционный на Руси ответ: «Думаем, душ по сто на брата хватит». Потому известен город был только байкальским омулем и, в нашем случае, вакантным местом. Борис Семенович подсуетился, и несколько телефонных звонков направили ход истории отделения Союза в нужное ему русло. Ведь не зря в народе говорят: «Свято место пусто не бывает». А рыбу Крамаренко любил до самоотречения. Таким образом, три фактора, сойдясь вместе, и решили его судьбу. Хотя за прошедшие несколько лет эта хитрая дама так и не смогла прийти к заключению: кому повезло больше: месту или его хозяину? Что ж, бывает…