Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Э-эх, – протянул Крамаренко, но тот, боясь потерять мысль, перебил:

– А я, пока можно, хочу попробовать, вот также капелькой, проникая, только не в каждого, а во всех, в человека земли… узнать, что происходит в нём. Окаменел или способен ужаснуться? Застонать, крикнуть… и ступить назад. Прежде чем холод дойдет до меня, моих близких, до любимых… А может наоборот, прольется сверху, с неба, в тот момент… и не холод, а тепло, свет… и не поверите, – глаза его вдруг загорелись, – уже двигаюсь, иду, а недавно произошло такое… понимаете, я не первый и не один… – Андрей, поморщился, с сожалением махнув рукой, будто показывая, что зря, ни к месту затеял рассуждения на эту тему.

Но было уже поздно. Виктор Викторович, потянул его к стульям у окна… они присели. Большой коричневый портфель председателя опустился на пол: «Хорошо бы прения затянулись, – подумалось ему, – до чего надоела монотонная качка».

– Хариус, говоришь? Горячего копчения? Еще дымящий? И вареная картошечка… э-эх! Да сто пятьдесят! С мороза, чтоб зубы заломило. – Хорошее настроение не исчезло даже после невеселого монолога. Было видно, что всерьез принимать услышанное мужчина не собирался. – Дважды зря! Во-первых, растравил. А во-вторых, ты эти аллегории брось, Андрюша. Почем тебе знать, что творится на белом свете? Сколько я слышал подобного в жизни… и противу твоего взгляда. Ну, видишь ты зеленые дубравы, поля и нивы сквозь туман, – он снова хохотнул, – брось… а что на душе? У каждого? И сию минуту? Наивная молодость. Да и вообще!., «знание» – категория отвлеченная. Относительная. Ты вдумайся: всё и на свете. Сколько в эту секунду просыпаются или заскакивают в отходящий поезд? А сколько заворожённо смотрят в небо? А представь, сотни тысяч целуются? Их, чтоб мне лет двадцать скинуть, если собрать в одном месте, с воздушного шара взглядом не охватить. Счастье до горизонта. Только облизывайся… – и весело подмигнув, хлопнул соседа по коленке, – прочь уныние. Рвись в то место! Эх, ма, кабы денег тьма… – недостаток их и пытается нам портить настроение. Однако! – он поднял палец вверх, – обращаю твое внимание, только пытается! Но, и даже это!., не мешает нам иногда выпить! Как говаривал один знакомый, – Крамаренко потер ладони, – правда есть несчастные… куда же без них? «Губители карманов и сердец» не дремлют! А, Танечка, я прав? – бросил он пробегавшей миловидной женщине.

– Что, Виктор Викторович? – дама сбавила шаг.

– Да хорошо выглядите. Ставлю в пример, вот, молодежи…

Одарив улыбкой, та заторопилась дальше.

Крамаренко повернулся к Андрею:

– А ты: «знаю!». Приземлись. Только Всевышний может знать и видеть всё одновременно. Вдумайся: всё и одновременно!

– Как же он не умрет? Всевышний-то? – Глаза Андрея, опять застыв, смотрели уже в упор. – Как выдерживает такое?

– Не понял? Куда это тебя сносит? – Виктор Викторович посерьезнел, видя, что тот явно не в себе.

– Одновременно ведь не только целуются. Но и рожают. А кого-то грабят. Или убивают. Сотнями тысяч. Представьте, родиться, чтобы скопом, под чьим-то взором, умереть. Умереть… нет, умирать, порой в муках… при отстраненном свидетеле. Без надежды на помощь. Значит, смерть есть нечто обыденное, быть может, лишь очередное событие в какой-то цепочке превращений, известной свидетелю. Превращений задуманных, спланированных, наверное, нужных. И если Бог есть абсолютная любовь, то и нам определен путь лучший из возможных. Так каменеть, что ли? Как многие? Ведь лучший… для каждого. И опять неясно. А как же муки? Просто физическая боль? Ведь насилующих, поди, тоже до горизонта… взглядом не охватить. Да что взгляд… А общий крик, безумие-то как стерпеть? Вопль? Я бы не вынес… Требуется другая оценка совершаемого. А, значит, ваша… наша, неправильна. Если Он выдерживает… всё и сразу, значит, есть нечто… потрясающе более страшное… непредставимое.

Парень по-прежнему смотрел прямо, но человек со стороны заметил бы, что тот говорил в себя, внутрь, обособленно от взгляда, не присутствуя в нём. Крамаренко уловив это, покачал головой:

– Значит, собрался за оценкой?

– Вот, если занавесочку бы приоткрыть… чуть-чуть, хоть на четыре вздоха, – Андрей на секунду смолк, – пятого не будет. В груди же у меня сердце. Или смогу? Или оно только чтобы гонять кровь? А если смогу? Тогда… какова цена бессмертия? И кто платит? Смерть-то, я знаю… – кредитуется. – Парень снова поморщился. Он уже был здесь.

– Вот куда-а-а… Хочешь сравняться? А может… потягаться? – протянул Виктор Викторович. – Так один пробовал… – и, явно расстроившись, заключил: – Типа, если не сошел с ума, то и актером не состоялся? Остался в ролях самим собой, застрял в ремесленниках?

– Типа того…

– Тогда напомню: «Покойница с ума сходила восемь раз». Добавлю, мы в сравнении с ней – рекордсмены.

– Я знаю.

– Хорошо, потрачу еще пять минут, – Крамаренко щелкнул пальцами и чуть прикусил губу, вспоминая что-то. – Ага, – наконец сказал он, – дело было так… тесть твой, однажды высказал мысль, что сундук, «набитый» произведениями искусства, вовсе не мировая сокровищница, то есть не сундук, а конюшни. Авгиевы. Пора их чистить. Зловоние, говорил, уже повсюду и также одновременно. В твоих понятиях – до горизонта. И всё меньше людей затыкают платком нос. А иным просто некогда – бегут быстро… чаще к тельцу… не до запахов. Значит, остра необходимость чистить. Если глянуть на всё и одновременно. Ловишь общую идею?

– К чему вы вспомнили? – насторожился Андрей.

– К вопросу, который он себе задавал. Кто должен их чистить? Так же, как и ты, между прочим – кто должен рассмотреть? – Крамаренко помолчал. – Ну, чтоб отделить гниль. То бишь, перевести стрелку на верный путь, с колеи, куда затянули наследники Вольтера с Марксом. Материалисты, мать их… Все восхищаются их намерениями, но не ужасаются результату! Уж очень понравилась материальность-то… Так вот, о чистильщиках… Я полагал – по десятку, там, от каждого сословия – студентов, клерков, просто людей достаточно проживших. Одиноких матерей – отдельная группа, подчеркиваю особо – повышенная чуткость сердца, категоричность к миру… как и у тебя, между прочим… ну и для баланса – сумасшедших, кого врачи считают таковыми. Да много, всех не упомню… Короче, весело фантазировал.

– У него было другое мнение?

– Другое.

– И кто же должен?

– Кто может заглянуть! Решается. Такие как ты, например. Прямо так и сказал.

– Интересный был у вас разговор… я, выходит, не сумасшедший?.. – молодой человек оживился. – Ну, спасибо и на том, Борис Семенович никогда не упоминал. А чем ответили вы?

– Глубоким скепсисом. До тридцати пяти полагаю, надо делать глупости. В необходимых и неразумных количествах. Что сегодня и советовал.