Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

И все беды, горести и преступления, насилия и смерть, все страсти земные отошли, потеряли значение и смысл, как испытания, как терпимое зло, которое ни с чем уже и никогда бы не спутал.

А потом он видел себя молодым, жизнерадостным… даже юным. Студентом, подающим надежды, и не только преподавателям. Впрочем, не только надежды, но и сомнения, как и однажды, на лекции.

Тема «Гений и злодейство» не особо заинтересовала студентов – настолько была затаскана. Предложение написать к этому дню эссе также не нашло откликов, кроме одного. Профессор снял очки, положил в футляр и произнес:

– А теперь послушаем другие соображения… я надеюсь. Один из вас их подготовил, остальные, возможно, выскажутся по ходу. Прошу, – он кивнул Андрею, сделал шаг к столу и присел, уступая кафедру.

Пока молодой человек спускался, кто-то из сокурсников, под смешок соседа, выкрикнул:

– Сколько не пиши, Пушкиным не станешь!

– Во-первых, я пишу прозу, – нашелся тот.

– Уже?! – не уступал весельчак. – И как оценивают во дворе?

По аудитории прокатился смех.

Однако докладчик не обратил на это внимания и, раскладывая памятки, добавил:

– Во-вторых, не хочу быть как Пушкин. С его комплексами, тщеславием и даже непониманием мелочности своих поступков.

Зал загудел.

– Поконкретнее! – раздался чей-то возглас.

– О чём? О чём он?!

– Я о мстительности, лицемерии.

– Ну-ка, ну-ка? – профессор вернул очки в руки – место, предназначенное для особых ситуаций, – и откинулся на спинку стула.

Андрей осмотрел аудиторию. Любопытство одних мешалось с ухмылками остальных. Отведя взгляд в сторону, и как бы обращаясь к невидимому слушателю, на лестнице у стены, он начал:

– В битве при Бородино главный удар по багратионовым флешам пришелся на дивизию графа Михаила Семеновича Воронцова. Дивизия погибла. Вся. Триста оставшихся от девяти тысяч раненных солдат и пятьдесят офицеров, вместе с проткнутым в штыковой атаке самим командиром, были перевезены в его имение, где и выздоравливали. Вместе. Как и воевали. Подобные отношения – между чиновником такого уровня и простым человеком – не повторились уже никогда в нашей истории. Именно отношением людей друг к другу, а не военной наукой решился тогда исход сражения.

Зал притих, но тишина была настороженной.

– При Краоне, уже во Франции, случай поставил Воронцова один на один с армией Бонапарта, двукратно превосходившей его корпус. Два соединения, спешившие к месту сражения на подмогу – опоздали. Воронцов выстоял. Не сдвинулся ни на шаг… Там же, на чужбине, женился на знатной польке – из Браницких. А от поляков, как известно, все беды на Руси – то в Киеве засядут, то во Львове, то в Москве, – он уже смотрел прямо в зал.

Тот снова загудел. Докладчик повысил голос:

– Будучи назначенным командовать оккупационным корпусом во Франции, перед тем как по приказу покинуть страну, – продал имение и расплатился по всем долгам русских офицеров. А в Париже их сделать легко, сами понимаете. Брал Варну. За пятьдесят лет до окончательного изгнания турок с Балкан. Одесса, по сути, отстроена Воронцовым. Крым обрел дороги и города во время именно его губернаторства. Воистину, за державу не щадил живота своего. Это вам не сегодняшний чиновник. Один из двадцати шести лучших людей империи, отлитых на памятнике тысячелетия Руси в Великом Новгороде. Между прочим, на пожертвования граждан. А среди них Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Петр, Екатерина… Но в большевистскую теорию не вписывался – причину скажу ниже, если успею. Прекрасное образование, полученное в Лондоне, воспитание в традициях верности отечеству дома, сделали Воронцова настоящим гражданином. Примером всем русским.

Он помолчал, будто чего-то выжидая.

– И вот, именно об этом человеке Пушкин написал:

Это к вопросу совместимости гения и злодейства, поднятом в литературе поэтом. О вместимости гением мелочности и мстительности, которая нивелирует различие между людьми, стоят ли они на монументах, или носят к ним цветы. Снимающая такой вопрос вообще. Добавлю: неспособность заметить и обобщить это, уравнивает дважды. В то время как строки – дважды разделяют. Разорвал, углубил пропасть автор – между Пушкиным человеком и Пушкиным поэтом.

Андрей умолк. Курчавая голова наследника «гнезда Петрова» привиделась каждому понуро опущенной… С ладонью прикрывающей глаза. Зал умер. Но тишина имела власть над ним, ровно до мгновения, когда лестное каждому «уравнивание», было попрано выползающим наружу рабством язычества, которое никуда не делось и не ушло, но точно знало, сколько можно позволить выжидать лести. Родственной, чудовищно родной и к тому же – женщине, властвующей над всеми персонажами жизни и этой книги без исключения.

Спины слушателей распрямились – мгновение пришло.

– А чтобы стихи не родились, – отчеканил Андрей, – Воронцову предлагалось всего лишь… отдать свою жену. Гению. Тот практически уничтожил героя. Вот и вся правда. Она миновала закомплексованного Александра Сергеевича и во многих других эпиграммах. Уже через год, и уже другой даме – Анне Керн, поэт писал: «Я помню чудное мгновение…» Начал с Воронцова, а кончил нелицеприятной, оскорбительной издевкой над Екатериной Великой. Тоже, между прочим, женщиной. И так много раз… Кому интересно – подойдите после.

Зал очнулся.

– Хочешь сказать, если бы поэт волочился за женой Багратиона, мы не знали бы и его? – голос с галерки заставил всех обернуться.

– Именно. Пушкин устраивал большевиков неизмеримо больше графов и князей, среди которых были достойнейшие люди России. Иначе, в их теории произошла бы нестыковка. Не останься в Ялте дворца графа Воронцова, о нем бы вообще никто не вспомнил. Такие уж мы ничтожества. Если поднимаем, так до небес, но топя и забывая правду. Как и между собой, и сегодня, – он оглядел аудиторию. – А потому… всё, что нам выпало… и выпадает – поделом.

Наверху зашептались.

– Займу еще минуту, – Андрей достал из кармана лист. – У Бенкендорфа, шефа жандармов, которого оболгали большевики, было около пяти тысяч агентов. Во всей империи… со всеми тайными и прочими. – Он поднял глаза. – А Пестель – идеолог декабристов – планировал сто двенадцать тысяч. Весь Кавказ хотел переселить в Сибирь, царскую семью вырезать «под корень», до последних троюродных племянников. Куда до него Сталину! Но на допросе выдал больше всех. Несостоявшийся палач, не выжил. Попытка зла удалась только через сто лет.

Реакции не было.

– А вот боевой генерал от кавалерии Васильчиков герой «Бородина», так же оклеветанный и забытый большевиками, и тогда решительно защитил Россию, спас ее от «декабристов» и катастрофы. Ведь государь сомневался – применять ли силу.