В. Галечьян - Четвертый Рим

— Не хочу никого пасти! — закричал юноша и бросился из комнаты.

Однако побег продолжался недолго. Выскочив в коридор, Луций заметил шествующую от лифта процессию во главе с Хионом и Стефаном Ивановичем. Юноша стремительно захлопнул дверь и бросился обратно в спальню, но отца Климента в его апартаментах уже не было, и все равно Луций прошептал, обращаясь к нему:

— Верую в Высшую цель, служение которой есть Добро! Знаю, она для меня в постижении Предвечного. Но как все сделать?

— Твоя жизнь есть путь к Единому Вездесущему. Ты принесешь слово его людям, — прошелестел ответ невидимого священника.

При мысли, что наставник не оставил его, на душе Луция стало спокойнее, и он почувствовал себя готовым к встрече с силами зла.

Стефан Иванович, сопровождаемый молодым генералом в черном, расшитом знаками царского дома мундире, торопясь, вошел в Дубовый зал, где уже находилось человек девять-десять заговорщиков. Сразу напротив входа, прорывая однотонную поверхность отделанных резным деревом стен, висела аналойная икона, изображающая Георгия Победоносца, пронзающего копьем змея. Перекрестившись на икону и тяжело вздохнув, директор лицея занял место рядом с приведшим его генералом и стал слушать.

Выступал министр безопасности империи, причем на самой высокой ноте.

— Чтобы свергнуть регента, нам даже не понадобилось вводить регулярные московские дивизии, — возбужденно говорил он. — Как мы и предполагали, разложившийся буржуазный режим не смог себя защитить. Сопротивление оказали какие-то лавочники, которым солдаты подожгли баржи с товаром. Практически никто из списка к изоляции не оказал сопротивления. Двое-трое пытались ускользнуть, но безуспешно. Только что последние верные регенту части, запертые в Царском Селе, выкинули белый флаг прямо на крыше Екатерининского дворца.

Подвожу итоги: регент низложен и, по моим сведениям, убит в сутолоке, возникшей при его аресте. Сын его арестован и теперь среди других рабов находится в Римском клубе, тренируется мальчик. Всякое сопротивление подавлено, и город святого Петра вновь с Москвой.

— А что император? — спросил Хион, переводя взгляд на генерала в черном кителе, который сопровождал Стефана Ивановича по длинным коридорам военной академии.

Генерал встал, коротко поклонился присутствующим и передернул плечами.

— Только что я разговаривал с французом, — сказал он. — Не могу сообщить ничего утешительного. Как только он узнал о смерти регента, причем я неоднократно пытался донести до него, что мы все очень, очень о ней скорбим… Так вот, только услышав, что его креатура уничтожена, он самолично начертал указ о мобилизации всех войск, которые находятся в его, как верховного главнокомандующего, юрисдикции. Я с трудом уговорил его дождаться приезда начальника штаба и вас, — кивнул он Хиону, — для согласования действий. Кроме того, он насмотрелся душещипательных передач телевидения, которое смакует все подробности ареста.

— Скоро перестанет лезть не в свое дело, — пообещал Хион, отдуваясь и пряча ярость за плавными, неторопливыми движениями.

— Что же, господа, мы будем делать с императором, который не понимает Россию? Воспитанный в чужой стране, знающий о наших проблемах только понаслышке, да картинкам детских приездов, он практически волею здесь присутствующих был возведен на российский престол. Но если он настоящий царь-самодержец, то единственное, о чем должен мечтать, — это о возрождении империи российской. Он же, окружив себя слюнявыми французишками, талдычит лишь о правопорядке и законе.

— Положение наше непростое, — встал низкорослый Топоров. — Если мы сейчас императора низложим, над нами весь мир смеяться будет. Скажут: не успели пригласить, так сразу и пинком под зад выставляете его. И убрать нельзя — романовская кровь. Выход, пожалуй, один — надо создать комиссию по изучению обстановки в Петербурге под руководством его величества и торжественно забодать его в Питер. А там мы ему такое количество документов и свидетелей представим о бесчинствах регентской власти, что он его вдругорядь прикажет из могилы вырыть и расстрелять. Как ваше мнение, господин флигель-адъютант?

— Пойдет, — мотнул головой генерал. — Сейчас закончим и пойду его уговаривать, чай все же родственники.

— Проблема императора не ограничивается питерским эпизодом, — предупредил Топоров. — Беда в том, что, генетически принадлежа к коренным русакам, по своему воспитанию, окружению, духу император самый средний француз. И родина его — Франция гораздо больше значима для него, чем Россия. И я не уверен, что мы долго сможем держать его даже в качестве декоративной фигуры.

— Я бы хотел, чтобы сейчас несколько слов нам сказал человек, отвечающий за политико-историческую формулу нашего фронта, уважаемый директор Римского лицея, — предложил Хион.

Стефан Иванович встал, сурово оглядел присутствующих. Большинство из них было в военной форме. Практически тут сидели все, кто имел реальную власть в Москве. Поэтому путч имел скорее воспитательное, чем практическое значение. Стефан Иванович поднял рюмку и обвел широким жестом присутствующих, как бы мысленно чокаясь с ними.

— За победу, — сказал он, — за горькую победу. Почему горькую, наверно, не надо объяснять. Русская кровь пролилась в Петербурге, и мы не можем об этом не скорбеть. Отравленная идеей обогащения, Северная Пальмира не могла подняться до общенационального порыва. У сытого горизонт сужен его кормушкой. Мы разрушили капиталистический Санкт-Петербург, чтобы в будущем, построив новую государственность, сделать благополучной всю державу. Кажется, чего проще, соедини на карте два кружка чертой и получишь два островка, две столицы, соединенные имперской железной дорогой. Но разве вся вселенная не была свернутой внутри себя геометрической точкой и разве не из этой бесконечно малой, незримой точки развернулось все ее пространство?

Россия — это та же вселенная, и только от нас зависит, чтобы стянутое историческими недоумками пространство развернулось вновь в великую державу. Собирательство — достойное занятие царей и великих государственных мужей. Можно расширять территорию мешком с деньгами, можно мечом, а можно тем и другим. Мы скорбим потому, что понятие человеческой морали не стыкуется с государственной, и эта нестыковка, как ножницами, режет человеческие судьбы. Сегодняшняя победа — это воплощение двух рефлексий российского духа: возрождения и особости. Трижды история ввергала нашу родину в такой омут, из которого не могла бы воскреснуть никакая другая нация. Нашествие Батыя разрушило внешний покров государственности Руси, оставив в неприкосновенности дух и религию. Затем бесовские игры Петра уничтожили традиции, обычай, духовный мир и культуру россиян и вместо него дали табак, водку и бритые лица. И наконец после ренессанса девятнадцатого века мы пережили внутреннее коммунистическое нашествие. И только теперь, почти через сто лет, в сузившейся до размеров двух губерний стране мы в четвертый раз обретаем сами себя. Я пью за Четвертый Рим!